Том 4. Время реакции и конституционные монархии. 1815-1847. Часть вторая - [2]

В самом начале Уайтбред создал для его планов неблагоприятную обстановку своими двумя протестами: в первом (16 марта) он высказался против всякого участия в гражданской войне во Франции; во втором (3 апреля) клеймил призыв к убийству, заключавшийся в манифесте держав, документе, по его мнению, недостойном носить подпись Англии. Но торийский кабинет именно и стремился к еще более активному присоединению британского правительства к трактату 25 марта, которым державы обязывались вести войну до последней крайности. Как только министр иностранных дел получил в свои руки этот документ, он 6 апреля, т. е. до того, как содержание его стало общеизвестным, сообщил парламенту, что регент мобилизует морские и сухопутные силы и. что он вошел в соглашение с союзными державами для спасения Европы.

Ливерпуль и Кэстльри потребовали от обеих палат вотума доверия. Прения в парламенте носили очень бурный характер. «Вторжение! — воскликнул Бёрдет. — Да разве видано было когда-нибудь, чтобы один человек мог напасть на 30 миллионов людей?» Бурбоны потеряли трон благодаря своим собственным ошибкам. Было бы чудовищной затеей вступать в войну с нацией для того, чтобы навязать ей государя, которого она не хочет». Не больший успех имела и поправка Уайтбреда, прибывавшая регента приложить все усилия в пользу мира. За нее было подано лишь 37 голосов, большинство же вигов удовлетворились, подобно Понсонби, не имевшей никакого реального смысла оговоркой министров, что соглашение с державами, не должно обязательно привести к войне.

Несколько большего успеха добилась оппозиция 28 апреля во время голосования кредитов и 23 мая при оглашении дипломатической переписки, т. е. когда умолчания министерства уже никого больше не могли ввести в заблуждение. И все-таки Кэстльри счел необходимым даже в последний момент укрыться за двусмысленным заявлением — не относительно оставления на троне Наполеона, что он откровенно признал невозможным, а относительно рестаьрапии Бурбонов, о которой он совсем уже неискренно заявил, будто не собирается навязывать ее французскому народу.

Ораторов палаты общин вовсе не вводило в заблуждение то различие, которое кабинет Ливерпуля проводил между Наполеоном и Францией. «Каким образом можно предполагать, — спросил трезво глядевший на дело Понсонби, — что Франция не впутается в эту войну, раз она объявлена человеку, которого французский народ пожелал иметь своим главой?» «Народ, — прибавил Тирни, — чувствует не меньшую привязанность к нему, чем армия». Петиция от представителей Сити содержала в себе еще более энергичные протесты против «безумной политики», ведущей к постоянному возрастанию налогов, и против отказа вести переговоры с государем Франции.

Не без труда удалось отклонить эту петицию. В палате лордов произошел разрыв между Гренвилем, сторонником беспощадной борвбы, и Греем, осуждавшим «войну, предпринятую с целью изгнания человека, которого и народ, и армия избрали вершителем своих судеб». Это мнение было поддержано 43 пэрами, в том числе и лордом Байроном, против 156 правительственных голосов, пожатых за правительство. В палате общин при окончательном голосовании за войну были поданы 331 голос, против — 92.

Триумф в политике и народная нищета. Счастье Наполеона разбилось об упорное сопротивление английской армии, а сам Наполеон оказался пленником на английском корабле в английских водах, — этот вдвойне поразительный результат вызвал среди англичан вполне естественный энтузиазм. Несомненно, однако, что Наполеон сохранил среди англичан поклонников и чуть ли не приверженцев: ведь простым любопытством было бы невозможно объяснить усердие многих лиц, рисковавших утонуть, плавая вокруг «Беллерофона», причем несколько человек действительно утонуло. Но решительный успех воинственных тори на некоторое время подавил всякую оппозицию.

За исключением маленькой группы либералов, возлагавших надежды на молодого Джона Росселя, палата общин состояла исключительно из крупных землевладельцев, которые, по словам самого Росселя, «опасаясь нового революционного взрыва во Франции, покорно плелись в хвосте за людьми, со славой окончившими войну и восстановившими Бурбонов на французском троне». Естественно, что парламент поспешил отменить «income tax» (подоходный налог), падавший своей тяжестью на богатых. Но ярый протекционизм не приносил никакой выгоды английской деревне. Ужасное лето 1816 года, когда в северных графствах хлеба даже не выколосились, дало такой ничтожный урожай, что, несмотря на высокие цены на хлеб, не удалось получить никакой реальной прибыли.

Что же касается рабочего класса, то его положение никогда еще не было таким плачевным. Мучимый голодом, он рассчитывал на приток заказов из-за границы. Но его надежды были обмануты. Мир вызнал повсюду оживление промышленности, поддерживаемое государствами с помощью покровительственных пошлин. Британские изделия повсюду наталкивались на таможенные преграды. Чтобы наверстать свое, фабриканты понизили заработную плату до минимума и поставили рабочих в условия, близкие к рабству. Суровые репрессии мешали рабочим объединяться в союзы для повышения своей жалкой заработной платы или для ограждения своего права на отдых. Большие города забрасывали толпы детей бедняков на фабрики и в шахты, где этих несчастных маленьких рабов, не достигших еще и девяти лет, можно было видеть впряженными в угольные тележки.