Том 4. Стихотворения - [5]

Облачных рек и озер снеговых.

Если б вы были в гремучем июле,

Вы бы сомчались стезей грозовой.

Ныне безгласный вас выпустил улей

Веющий, реющий, тающий рой.

Высокия судьбы

  Высокия звезды,

  Высокия судьбы,

С дорогой на тысячи лет.

  И каждый пробег их

  Ликующий праздник,

В лучистое пламя одет.

  Не им ли молились

  На башнях высоких,

Смотря в голубой небосклон,

  Чтецы звездословья,

  Которыми славен

Нетленный в веках Вавилон.

  Не их ли узором

  В бессмертном Египте

И вязью согласных их строк,

  В Луксоре, в Карнаке,

  В святилищах вещих,

Горит храмовой потолок.

  Не ими ли спеты,

  Под гусли Давида,

Такие столетьям псалмы,

  Что вот и сегодня,

  Под звон колокольный,

Их хором воспомнили мы.

  О Страшном, что ходит

  Один по высотам,

В гореньи нездешней красы,

  Вещал богоизбранный

  Иов и пытку

На зведные бросил весы.

  Высокия судьбы

  Разведал в созвездьях,

Любовник пустынь, Бедуин,

  Летя на арабском

  Коне за самумом

В просторе песчаных равнин.

  Самумом промчался,

  Но в тысяче царств он

Взнесенную вскинул мечеть,

  И в ночь правоверным

  Поют муэззины,

Их голос – призывная медь.

  А если ты духом

  Морской и воздушный,

Спеши пересечь Океан, –

  Везде звездочетов

  Родных ты приметишь

Всемирно раскинутый стан.

  В краях, где агавы

  Цветут величавы,

Над гладью лагунной воды,

  Громадой стоят

  Пирамидные храмы

Во славу Вечерней Звезды.

  И если ты хочешь

  Безплотных свиданий

В обители лунных невест, –

  Дойди до оплотов,

  Где кондор верховный,

Где Южный возносится Крест.

  И если ты хочешь

  Священных сказаний

О звездных зачатьях, – читай,

  Взглянув на великий

  Подсолнечник мира,

Венчанный драконом Китай.

  И если ты станешь

  У чуждаго брега,

У края гремучей воды, –

  Припомни свой Север,

  С единым недвижным

Престолом Полярной Звезды.

  И в час прорицаний,

  В час полночи вещей,

Свой дух в среброткани одень.

  К пределам желанным

  Помчит тебя быстро

Твой северный Звездный Олень.

Ива

Чуть-чуть под ветром качалась ива,

Пчела жужжала и налету,

Замедлясь, мед свой пила счастливо,

Затем что ива была в цвету.

Потом Июль был. Горели тучи.

Был громоносный над миром час.

И ветер пьяно пропел шатучий,

Что и плакучей – удел есть пляс.

Потом, как клином вверху летели,

Серея, гуси и журавли,

Я срезал ветку, и звук свирели

Пропел, что счастье мы все сожгли.

Пожар по лесу разлился жгучий,

И строил ветер свой посвист-свист.

А ветви ивы чредой плакучей

Роняли в воду текучий лист.

И дымный, зимний, весь хрусткий воздух

Велел на тело надеть тулуп.

Для тех, кто сеял, у печки роздых,

А кто не сеял – голодный зуб.

И вились вьюги, мелись мятели,

Весь мир был белый разъятый зев.

Оцепенелый, я из свирели,

Как нить кудели, крутил напев.

А в свежем марте дохнули предки

Таким уютным родным теплом.

И опушились на вербе ветки,

И в прорубь неба собрался гром.

Копил он силу и нес апрелю

Из молний пояс для новых дней.

Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю.

Учись у Солнца смотреть ясней.

Как свежи в песне все переливы,

«Христос Воскресе!» всем говорю.

Пчела целует цветочек ивы,

А я целую мою зарю.

Надпись на коре платана

Платан, закатный брат чинара,

Что ведал всполох наших дней,

Когда была полнее чара

И кахетинское пьяней.

  Ты в Капбретоне знаменито

  Простер шатром свою листву.

  Но помню дальняго джигита

  И мыслью о моем живу.

Мое – кинжал, копье и пушки,

Набег, где пленник мой – Шамиль,

И на Кавказе – юный Пушкин,

Чей каждый возглас – наша быль.

  Мое – над Пятигорском тучи

  И котловина диких гор,

  Певучий Лермонтов над кручей,

  Поэта – с Небом разговор.

Мое – средь сумрачных ущелий,

Гость Солнца в Грузии, я – сам,

Моя любовь, Тамар Канчели,

Чье имя отдаю векам.

  Мое – от моря и до моря

  Луга, поля, и лес, и степь,

  И в перезвоне, в переборе,

  Та молвь, где в каждом звуке лепь.

О, Русский колокол и вече,

Сквозь бронзу серебра полет.

В пустыне я – лишь всклик Предтечи,

Но Божий Сын к тебе идет.

Колокольчик

Чашей малою качаясь, говоря с самим собой,

Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой.

Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев,

На земле намек на небо, колыбелится напев.

А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой,

Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой.

Говорунчик, гормотунчик, под крутой дугою сказ,

Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час».

Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля.

Что родные? Два живые, двое – небо и земля.

И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком,

Бьется в звонкую преграду говорливым язычком.

Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд,

А встряхнутся пристяжныя, – и бубенчики звенят.

И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика.

Как бывает, что минута так сладимо глубока?

В двух сердцах – один созвучный колокольчик-перебой.

Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой.

Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем.

Солнце степь – всю степь – рассекло – как мечом – одним лучом.

Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой –

«Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой.

Нежная тайна

Моей солнечной Нинике

Как не любить тебя? В горнице сердца, где все – сребробить,

Все – златоткань, мне желанно любимую тайну хранить.

Нежная тайна открылась мне в песне, звеневшей – тоской.

Берег цветах был, но сердце хотело на берег другой.