Том 4. Солнце ездит на оленях - [6]

Впереди, рядом и позади Коляна бежали к тому же лесу соседи. Слышался резкий свист лыж и звонкий хруст снега, плотно сбитого ветром и затем смерзшегося.

Добежав до леса, люди останавливались и только подавали свой голос собакам, которые умчались дальше, грудить оленей.

Лайки твердо знали всех оленей своего хозяина и заворачивали их к нему, послушных — лаем, малопослушных — угрожающим рычанием, своевольных хватали зубами. Вскоре весь лес кругом ожил: потревоженные оленями, закачались лапы ельника, начали стряхивать с себя снег, затрещал сушняк, послышался олений храп и постукивание парных оленьих копыт. Олени, погоняемые собаками, ломились сквозь лес на чисть и гладь озера, затем мчались к поселку. На белом поле заваленного снегом озера резко чернели ветвистые рога, — казалось, что корявые северные кустарники сорвались со своих мест и помчались куда-то.

Невдалеке от Коляна пробежало его стадо. Черная Кисточка направила его именно так, поближе к хозяину, чтобы лучше услужить ему. Это была умная, опытная собака. Года три она служила старшему хозяину, Фоме, у него прошла всю сложную науку, какая требуется собаке северного кочевника — одновременно оленевода и охотника на всякую дичь, от рябчика и куропатки до медведя и рыси. Испытав Черную Кисточку в самых трудных положениях, Фома передал ее сыну и сказал:

— Можешь надеяться, как на меня.

— Как на самого себя, — заметил Колян.

А старик высмеял его:

— Что ты против Черной Кисточки… младенец. Она тебе — нянька.

Колян покатил за стадом, в поселок. Там была невиданная суматоха. Арканили и запрягали оленей. В грузовые нарты укладывали рыболовные снасти, охотничьи ловушки, капканы, шкуры, одежду… Матери усаживали в легковые нарты малых детей, закутанных в теплые меха. Окончив сборы, тотчас уезжали, кто через лес, кто через озеро. Договорились ехать не трудно, по две-три нарты, ехать разными путями и снова собраться в одно место у далекого озера, где рыбачили в весеннее время.

Мотя и Колян уехали на двух упряжках, угнали всех оленей, кроме одной тройки, которую отец выбрал для себя. В поселке стало тихо, пусто, в тупах темно. Недолгое время Фома еще делал вид, что занят сборами, а потом начал тормошить солдата:

— Вставай, друг! Олешки готовы.

Солдат быстро, как и полагалось ему по воинскому уставу, вскочил, надел шинель, туго затянулся ремнем и стукнул каблуком о каблук.

— Я готов.

Фома залил огонь в камельке, потом, когда вышли из тупы, подпер дверь обрубком лесины, привезенной на дрова. Этого достаточно, чтобы ветер не распахнул тупу, а закрывать крепче, от людей, нет нужды: самовольно никто не войдет, ничего не возьмет. Здесь не знают, что такое вор и замок.

Уселись в нарту. Фома направил оленей вдоль поселка в сторону далекого озера Имандра, где строилась железная дорога. Миновали один двор, второй, третий… Солдата, наконец, озадачило, почему никого нет ни в улице, ни во дворах. Он спросил:

— А где другие люди?

— Уехали, — ответил Фома.

— Уехали… Куда?

— Строить дорогу.

— Почему не дождались нас?

— Не знаю.

Уехали немножко вперед. В этом как будто нет ничего худого, и в то же время подозрительно; такой отъезд очень уж походил на бегство.

— Ты врешь, — сказал солдат.

— Сам видишь, уехали, — возразил Фома.

— Вижу, уехали. Но куда?

— Сказали: строить дорогу.

— Сказали… А сделали наоборот. Вороти на след! — приказал солдат.

— Куда вороти… Какой след… — заворчал Фома.

— По которому уехали.

— Я не знаю. Сам вороти. Везде след. — Фома остановил оленей.

Следы тяжелых нагруженных нарт легли глубоко и виднелись вполне отчетливо, но тянулись во все стороны. Солдат спросил Фому, какие же из них ведут на стройку. Фома показал.

— А все другие? — спросил солдат.

— Куда хочешь. Поверни немного олешков, и… куда угодно. Олешкам везде дорога, не надо делать железную.

— Ясно: убежали. Поедем догонять. Живо! — скомандовал солдат.

Тут Фома протянул солдату хорей, которым погонял оленей, и сказал:

— Сам делай живо! Сам выбирай след!

Да, следов было много. Солдат переходил от одних к другим и ругал чертову сторонушку. Вот уж поистине «Велика Федора, но дура». На всю ни единой мало-мальской дороги. И лето и зиму и ходят и ездят напрямик по водам, по снегам, по камням, без мосточка, без следочка.

О том же думал и Фома, но совсем другое: хорошо что нет ни дорог, ни троп. Оленевод и олень пройдут без них. А все другие могут совсем не показываться здесь. Пока что от них один убыток — ловят рыбу, бьют зверя, птицу. И не только едят сами, а еще увозят куда-то.

— Сбежали — и дьявол с ними! Пусть ловит, кому охота. Вези меня на железную дорогу, — наконец решил солдат.

Ехали высоким, утесистым берегом озера. Над снегами то одиноко, то грудами чернели камни. Солдату они представлялись закоптелыми развалинами огромного разбитого и сожженного города. Он видывал такие картины на войне.

Накреняясь неожиданно, резко и круто, нарта немыслимо вертлявила меж камней. Солдату думалось, что везут его по такому бездорожью да и все-все делают назло ему, и он сердито требовал:

— Вороти на гладь, на озеро, черт волосатый!

— Вороти сам, — отзывался Фома и совал в руки солдату хорей.