Том 4. Поэмы, 1835-1841 - [3]

Они! — взошли! — толпа людей

В высоких, черных клобуках

С свечами длинными в руках.

Согбенный тягостью вериг

Пред ними шел слепой старик,

Отец игумен. — Сорок лет

Уж он не знал, что божий свет;

Но ум его был юн, богат,

Как сорок лет тому назад.

Он шел, склонясь на посох свой,

И крест держал перед собой;

И крест осыпан был кругом

Алмазами и жемчугом.

И трость игумена была

Слоновой кости, так бела,

Что лишь с седой его брадой

Могла равняться белизной.

Перекрестясь, он важно сел

И пленника подвесть велел,

И одного из чернецов

Позвал по имени: — суров

И холоден был вид лица

Того святого чернеца.

Потом игумен, наклонясь,

Сказал боярину смеясь

Два слова на ухо. В ответ

На сей вопрос или совет

Кивнул боярин головой…

И вот слепец махнул рукой!

И понял данный знак монах,

Укор готовый на устах

Словами книжными убрал

И так преступнику вещал:

«Безумный, бренный сын земли!

Злой дух и страсти привели

Тебя медовою тропой

К границе жизни сей земной.

Грешил ты много, но из всех

Грехов страшней последний грех.

Простить не может суд земной,

Но в небе есть судья иной:

Он милосерд — ему теперь

При нас дела свои поверь!»

Арсений

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел! — благодарю.

Не понимаю, что была

У вас за мысль? — мои дела

И без меня ты должен знать,

А душу можно ль рассказать?

И если б мог я эту грудь

Перед тобою развернуть,

Ты верно не прочел бы в ней,

Что я бессовестный злодей!

Пусть монастырский ваш закон

Рукою бога утвержден,

Но в этом сердце есть другой

Ему не менее святой:

Он оправдал меня — один

Он сердца полный властелин!

Когда б сквозь бедный мой наряд

Не проникал до сердца яд,

Тогда я был бы виноват.

Но всех равно влечет судьба:

И под одеждою раба,

Но полный жизнью молодой,

Я человек, как и другой.

И ты, и ты, слепой старик,

Когда б ее небесный лик

Тебе явился хоть во сне,

Ты позавидовал бы мне;

И в исступленьи, может быть,

Решился б также согрешить,

И клятвы б грозные забыл,

И перенесть бы счастлив был

За слово, ласку или взор

Мое мученье, мой позор!..

Орша

Не поминай теперь об ней;

Напрасно!.. у груди моей,

Хоть ныне поздно вижу я,

Согрелась, выросла змея!..

Но ты заплатишь мне теперь

За хлеб и соль мою, поверь.

За сердце ж дочери моей

Я заплачу тебе, злодей,

Тебе, найденыш без креста,

Презренный раб и сирота!..

Арсений

Ты прав… не знаю, где рожден!

Кто мой отец, и жив ли он?

Не знаю… люди говорят,

Что я тобой ребенком взят,

И был я отдан с ранних пор

Под строгий иноков надзор,

И вырос в тесных я стенах

Душой дитя — судьбой монах!

Никто не смел мне здесь сказать

Священных слов: отец и мать!

Конечно, ты хотел, старик,

Чтоб я в обители отвык

От этих сладостных имен?

Напрасно: звук их был рожден

Со мной. Я видел у других

Отчизну, дом, друзей, родных,

А у себя не находил

Не только милых душ — могил!

Но нынче сам я не хочу

Предать их имя палачу

И всё, что славно было б в нем,

Облить и кровью и стыдом:

Умру, как жил, твоим рабом!..

Нет, не грози, отец святой;

Чего бояться нам с тобой?

Обоих нас могила ждет…

Не всё ль равно, что день, что год?

Никто уж нам не господин;

Ты в рай, я в ад — но путь один!

С тех пор, как длится жизнь моя,

Два раза был свободен я:

Последний ныне. — В первый раз,

Когда я жил еще у вас,

Среди молитв и пыльных книг.

Пришло мне в мысли хоть на миг

Взглянуть на пышные поля,

Узнать, прекрасна ли земля,

Узнать, для воли иль тюрьмы

На этот свет родимся мы!

И в час ночной, в ужасный час,

Когда гроза пугала вас,

Когда столпясь при алтаре,

Вы ниц лежали на земле,

При блеске молний роковых

Я убежал из стен святых;

Боязнь с одеждой кинул прочь,

Благословил и хлад и ночь,

Забыл печали бытия

И бурю братом назвал я.

Восторгом бешеным объят,

С ней унестись я был бы рад,

Глазами тучи я следил,

Рукою молнию ловил!

О старец, что средь этих стен

Могли бы дать вы мне взамен

Той дружбы краткой, но живой

Меж бурным сердцем и грозой?..

Игумен

На что нам знать твои мечты?

Не для того пред нами ты!

В другом ты ныне обвинен,

И хочет истины закон.

Открой же нам друзей своих,

Убийц, разбойников ночных,

Которых страшные дела

Смывает кровь и кроет мгла,

С которыми, забывши честь,

Ты мнил несчастную увезть.

Арсений

Мне их назвать? — Отец святой,

Вот что умрет во мне, со мной.

О нет, их тайну — не мою

Я неизменно сохраню,

Пока земля в урочный час,

Как двух друзей, не примет нас.

Пытай железом и огнем,

Я не признаюся ни в чем;

И если хоть минутный крик

Изменит мне… тогда, старик,

Я вырву слабый мой язык!..

Монах

Страшись упорствовать, глупец!

К чему? уж близок твой конец,

Скорее тайну нам предай.

За гробом есть и ад и рай,

И вечность в том или в другом!..

Арсений

Послушай, я забылся сном

Вчера в темнице. Слышу вдруг

Я приближающийся звук,

Знакомый, милый разговор,

И будто вижу ясный взор…

И, пробудясь во тьме, скорей

Ищу тех звуков, тех очей…

Увы! они в груди моей!

Они на сердце, как печать,

Чтоб я не смел их забывать,

И жгут его, и вновь живят…

Они мой рай, они мой ад!

Для вспоминания об них

Жизнь — ничего, а вечность — миг!

Игумен

Богохулитель, удержись!

Пади на землю, плачь, молись,

Прими святую в грудь боязнь…

Мечтанья злые — божья казнь!

Молись ему…

Арсений

    Напрасный труд!

Не говори, что божий суд

Определяет мне конец:

Всё люди, люди, мой отец!

Пускай умру… но смерть моя

Не продолжит их бытия,

И дни грядущие мои

Им не присвоить — и в крови,