Том 4. Маски - [22]

— Певички.

— Ввиду этих слухов…

* * *

И, не дорасслушавши, выразила ухверткая дама глазами тяжелый вопрос свой:

— К чему?

— Да отстаньте, — ответили издали плечи.

Расскажут из верных источников, что Николай Николаич, Пэпэш-Довлиаш, увлеченный каскадной певицей, Эммой Экземой, бросает лечебницу эту.

* * *

«Мясницкая» выразила пожеланье: с осмотром лечебницы соединить и визит, нанесенный больному профессору; кстати: составим свое представленье о твердости памяти; кстати, составим о ходе болезни отчетец со слов Синепапича, тоже профессора нервных болезней; условлено: вместе явиться, втроем, с Куланским, с Синепапичем —

— «нам!».

Кому — «нам»?

Куланскому?

Он — преподаватель: не «мы».

Синепапичу?

Что может знать Синепапич? Оттенки психозов, маний.

«Князю»?

Значит.

Рука с той дистанцией, с тою душой, от которой сходили с ума, поднялась, и оправила галстух сиреневый; четкий пробор жидких, добела бледных волос и овал бороды, и глаза, голубые и выпуклые, как стекло, поднялись надо всем; и летели уже —

— в горизонты —

— истории…

Мимо подсвечников бронзовых, темных, и мимо молочного цвета борзой, постоянно распластанной, он по коврам за стеклянной руладою Лядова шел с выражением царственным —

— там —

— в веер дам

благодарственный!

Гузик, пан Ян

Адвокат Перокловский пленил перспективами: слажено, сглажено, схвастано, спластано, намилюковено, — запротоколено, при резолюции: мы — протестуем; и мы умоляем, — всеподданнейшие: Львова, русского, — дать; и убрать немца, — Штюрмера.

Подписи: —

— фон-Клаккенклйпс, Пудопаде, Клопакер, Маврулия, Бовринчинсинчик, Амалия Винзельт, Пепардина, Плитезев, Лев Подподольник, Гортензия де-Дуроприче, Жевало-Бывало, Жижан Дощан (Ян), Педерастов (Иван).

Сели: слушали: и «вундеркинд», Сима Гузик, сидел: слушал, — тоже…

* * *

Щелк, дзан: капитан Пшевжепанский, пан Ян!

Эксельбантом блистает и шпорою цокает; в вечной мазурке, — летит кенгуровой походочкой; ротик, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, — зажался: перед патронессой, хозяйкою; в голубо-пепельном платье, голубо-седою; она, не прервав разговора с Пуклатичем, руку ему — с «перепудром», с курсивом ресниц:

— Ну?

— И?

— Мы?

— И — мы: заняты?

Тут же лакею, с курсивами, с теми же:

— Боде-Феянову чаю.

Лакей полетел.

На курсив отзывался окамененьем мгновенным весьма погруженного в «весьма дела» человека, — пан Ян «откурсивил».

Отмечено: тем же — «курсивом» ресниц.

И немедленно — к Павлу Сергеичу Усову взглядом, давно приуроченным к мебели:

— Ну?

— Мы начнем?

Патронесса, она — интонировала: без единого слова, — лорнеткой, губами, глазами, курсивами.

А капитан Пшевжепанский — курсировал: курсами, ставя брамсели, снимая марсели; на всех парусах — отлетел: рот, готовый всегда смехотнуть, но и скорбно зажаться, едва смехотнул, про себя, перевинчиваясь на иные какие-то курсы; он — свой оборонцам и свой пораженцам; и красненький с присморком носик, и тихие лихики, глазики, с думцами — врунцы, с распутинцем — путинцы, с Дунею Че-ревниною и с Мунею Головиною!

И «керенка» в марте уже похлопочет: пристроит при Керенском; корень в Корнилове пустит в июле, чтоб в августе — выдернуть; —

— нынче бородка — «а ля Николя-дё»; под крепкою кепкою станет она —

— «Ильичёвкою».

И, коммуноид, — занэпствует!

* * *

Павел Сергеевич Усов, профессор, принявший в объятья последние вздохи Толстого, встал в сине-зеленое поле обой с черно-синими выливнями, точно волк, в ночь распластанных, чтобы о противогазах докладывать.

* * *

Он — доложил.

И теперь «вундеркинд», Сима Гузик, детина со стажем (лет пять как он бреется), — встал; Хеся, сестра его, — кременчугское диво, покрытое волосом; дядя же Осип — Жо-зеф Гужеро: Канн, «Креди Лионе»; два кузена: xoxф: Яша Пэхоо — в «Берлинер Музик-Ферейн» Гельбше; а Пэх, Сашка Пэх, — дон Пэхалесом сделался (Лос-Анжелос): он женился на дочери дона Мамаво, из Монтовидео — плантации пальм, ананасов на острове Падре-Психос!

С видом гранда, взвив волосы над клавишментом, скатился руладой под складки портьер сизоватых со вляпанными бледно-малиновым бархатом бабочек.

Черный квадрат

Шаркает шаг.

Эту комнату —

— пересекает —

— Велес-Непещевич!

Отдавши лакею портфель, котелок, из портьер, — сквозь портьеры кидается черным квадратом за скачущими, каре-красными взглядами; физика, — вовсе не психика: бычья, надутая жилами, шея; и не поворот головы — геометрия корпуса, справа налево, на тоненьких ножках, со штрипками, мимо расблещенных лаков: под зеленоватое зеркало.

В зеркале: —

— красный квадрат —

— подбородок!

Злы щелки глазные: с укусами; три поперечных морщинки щетиной свиной заросли; и визитка — не наших фасонов; и брюки — не наших фасонов, а лондонских.

Щелк каблуками лакированных — в зеленоватое зеркало.

Свертом безлобо, безглазо бросается в черную комнату, точно в спокойное кресло из черного дерева.

С кресла Пампесиас, граф Небеслинский-Монолиус, в недра московские брошенный беженец, — к Петеру Бакену.

— Кто он?

Развалина и фармазонистый нос, камергер, Петер Бакен, остзейский помещик, — ему:

— Гм!

Пустивши дымочек:

— Звено, так сказать: меж Земгором, Булдойером и Булдуковым.

— Так значит — со всяческой властью?