Том 4. Книга Июнь. О нежности - [109]

Звонок. Приехал масон.

Девчонки сбились в кучу, как стадо овец в буран.

– Хи-хи! – слышалось сдавленное, испуганное и нервное.

Шепот:

– Наблюдай за знаком.

– Иру посадить рядом.

– Хи-хи! Ну, идемте.

Масон оказался плотный, красный, пожилой, но без бороды.

– Значит, побрился! – шепнула Лена. – Это он, только побрился.

– Иру вперед.

Масон между тем очень галантно целовал ручку хозяйке и рассыпался в комплиментах.

Повернувшись к столу, он вдруг увидел четыре пылающих лица и восемь испуганно-счастливых глаз, вперившихся в него, увидел и всплеснул руками:

– Какой цветник юности! – воскликнул он. – Какая прелесть! Это все ваши? – спросил он хозяйку.

– Что за вздор, – обиделась та под веселый визг девчонок.

Пухлая Ира, подталкиваемая подругами, села рядом с гостем.

– Это моя подруга. Она хочет непременно сидеть рядом с вами, – рекомендовала ее Варя и прибавила: – Она очень серьезная и мистическая.

После этих слов Лена не удержалась и совсем некстати взвизгнула.

– Прелесть, прелесть! – повторял масон, разглядывая Иру самым бесцеремонным образом.

Подруги напряженно наблюдали, ожидая знаков. Но масон отвернулся и стал усиленно ухаживать за хозяйкой, только изредка бросая вполголоса несколько слов своей пухлой соседке. Но с той делалось прямо что-то неладное. Она тоже отвечала ему вполголоса и была, казалось, ужасно чем-то смущена: краснела пятнами, виновато улыбалась дрожащими губами, изредка нервно смеялась, проливала вино на скатерть, тыкала вилкой мимо тарелки и один раз даже как-то испуганно пискнула.

– Ну что? – спросила шепотом Лена.

Ира лукаво скосила глаз и кивнула утвердительно головой. Масон был расшифрован и пойман.

Девчонки зашептались, смотря на героиню горящими глазами.

– Ира! – вдруг особенно громко крикнула через стол Варя. – Ты какой номер перчаток носишь?

– Шесть с половиной, – подчеркнуто отвечала Ира. – И я люблю длинные, без пуговиц, цвета крем. Шесть с половиной.

– Она носит шесть с половиной! Шесть с половиной! – затараторили девчонки. – Нетрудно запомнить, хи-хи.

«Старуха» пожимала плечами. Масон глядел с недоумением.

Едва обед кончился, подруги схватки Иру под ручки и потащили в спальню.

– Ну что? Ну что? Да говори же скорее! Узнала знак?

Ира сидела на постели, растерянная, и пухлые ее щеки дрожали от волнения.

– Я… Я заметила много знаков. Но я не знаю, какой настоящий. Но что он принял меня за масонку, в этом я уверена, потому что он обещал со мной обо всем говорить.

– Расскажи скорей! – визжали подруги и давили пухлую Иру, стараясь прижаться к ней поближе. – Говори все по порядку.

– Ну, вот. Мы сели за стол. А он тихонько сказал «душечка». А потом еще сказал, – но это глупо…

– Нет, ты должна все, все говорить. Говори все.

– Сказал «пышечка». Глупо, точно я толстая.

– Ну, а потом?

– А потом тихонько под столом погладил мне руку.

– Вот-вот! – обрадовалась Варя. – Вот это, верно, и есть.

– Я тогда тоже погладила ему руку, чтобы показать, что я поняла. Тогда он немножко подождал и погладил мне коленку. Я нечаянно пискнула, а он испугался. Может быть, я должна была его тоже погладить, но мне стало страшно. Тогда я его тихонько спросила: «Теперь у вас от меня уже не может быть тайны?». Он сразу понял, кто я, и сказал: «Завтра в восемь у метро Клебер».

– Ура! Ура! Ура!

Визг, поцелуи, негритянские танцы. На визг явилась «старуха».

– Чего вы так кричите? – сердито сказала она.

– Мама! – крикнула Варя, – Мы тебе что-то расскажем, когда масон уйдет.

– Какой масон? – удивилась мать.

– Да этот, Рыбаков. Разве ты не знала, что он масон?

– Рыбаков? Да он вовсе не Рыбаков, а Трабуков. Вечно у вас какая-то ерунда.

Девчонки долго смотрели друг на друга, выпучив глаза и приоткрыв рты.

Азимут

Поэты и вообще люди, пишущие стихи (они не всегда бывают поэтами), знают, что иногда строчка, положившая начало и вызвавшая все стихотворение, при дальнейшей обработке оказывается совершенно ненужной, выпадает и заменяется другими словами.

Упоминаю я об этом, потому что в жизни, как в стихотворении, вдруг зазвенит какая то фраза – фраза жизни, конечно, вернее, событие или явление, – словом, ясно, что я хочу сказать? – так вот – зазвенит фраза и покажется такой значительной, что все начинает как бы подгоняться к ней, а потом жизнь выбросит ее, как совершенно ненужную и даже портящую.

Выбросит и забудет.

Началось это все совсем-совсем просто. Удивительно просто.

Началось за завтраком.

К завтраку пришла гостья – мадам Кошкина, приятельница Лизиной тетки. Завтракали, значит, втроем. Вот эта самая гостья, тетка и Лиза.

За завтраком между разварным сигом и жареной телятиной (как глупо выходит, когда решающие моменты жизни приходится определять такими банальными бытовыми словами) вышел некий перерыв событий, то есть, попросту говоря, Дарья замешкалась в кухне. И тут, очевидно, чтобы заполнить паузу, гостья обратила внимание на Лизу и спросила:

– А сколько же вам, Лизочка, лет? Я что-то не помню.

– Через месяц будет шестнадцать, – отвечала Лиза.

Тут гостья, вероятно, чтобы проверить, не привирает ли опрошаемая, вгляделась в Лизино лицо и сразу же воскликнула:

– Но до чего она у вас бледна! Ну можно ли быть такой бледной!