Том 3. Стихотворения, 1921–1929 - [13]

Орудуете ручными кандалами,

Как будто весь век занимались такими делами!

   Нет нужды ни красками, ни карандашом

Расписывать ваши социалистические прелести:

Вот вы весь стоите нагишом,

Свирепо сжавши челюсти!

Что еще можно о вас сказать?

Что могут добавить укоризненные обращения?

Достаточно пальцем на вас указать:

«Любуйтеся… до отвращения!»

Давний ваш корреспондент,

Я в настоящий момент

Перехожу на безработное положение,

Тем более что, впавши в «консервативное окружение»,

Ллойд-Джордж, мой адресат другой,

Шаркнул ногой –

И ушел с политической авансцены.

Какие, с божьей помощью, перемены!

   Вот только разве вести с берегов Сены

Дадут материал для моего пера.

Давно пора.

И не зря я решил, что стану

Приглядываться к французскому «Тану»:

Там начали писать так умно,

Как не писали давно.

В связи с такой ситуацией

Пахнет интересной комбинацией.

Я не собираюсь делать из этого секретов

(Я частное лицо и пишу приватно),

Но для некоторых французских клевретов,

Воображаю, как все сие неприятно.

Но ведь своих клевретов господа

Не спрашивают никогда.

Господа так решили! Следственно,

Клевреты должны поступать соответственно.

Так повелось не со вчерашнего дня.

«Слуги господам – не родня,

Но являются частью живого

Господского инвентаря».

   Мудрое это изреченье не ново

И почерпнуто мной – слово в слово –

Из польско-французского политического словаря!

Ходит спесь, надуваючись >*

В передовице «Последних новостей» от октября Милюков пишет:

«Большевиков терпят потому, что не знают, кем их заменить: не Кириллом же и даже не Николаем Николаевичем. Если вот эта эмигрантская демократия громко крикнет: „Мы здесь“, то дело освобождения России сразу подвинется к развязке».

Нам сей пример – он тут уместен! –

Из Иловайского известен:

   Противник Цезаря, Помпеи,

Был Милюкова не глупей.

«Что Цезарь мне и Рубиконы! –

Помпеи хвалился. – Хлам какой!

Да стоит топнуть мне ногой,

И вырастают легионы!»

   Конец Помпея был каков?

«Протопал» он свою карьеру!

И вот папаша Милюков

Такому следует примеру?!

«Мы – здесь, – кричит, – мы здесь! Мы

здесь!»

«Да где ж?»

«В Берлине и в Париже!»

Подумаешь, какая спесь!

Рискните сунуться поближе!!

Дальневосточным героям >*

Простор бескрайный океана.

Знамен победных алый цвет.

Бойцы! От Бедного Демьяна

Примите пламенный привет!

Владивосток! Теперь ты вправе –

Права дала тебе борьба! –

Стать назло вражеской ораве

Красой ценнейшею в оправе

Советско-русского герба!

«Жестикулянты» >*

В Германии вводится принудительное распределение некоторых предметов продовольствия. В ближайшее время вводятся карточки на сахар.

Гуго Стиннес приобрел треть всех акций одного из руководящих германских банков.

Немецкая социал-демократ. партия, оказавшись в меньшинстве в вопросе о хлебных ценах, отложила приведение в исполнение своих угроз. У соц. демокр. партии – по словам «Дейче альгемейне цейтунг» – хватило благоразумия, чтобы все свои угрозы свести лишь к энергичным жестам.

Рабочему беда как туго.

Кому там важно: ел он? пил?

Зато великий Стиннес Гуго

Уж треть Германии скупил!

А социал-прохвосты рады

И каждый день – не устают! –

Читают умные доклады,

Где гимны Стиннесу поют.

А коль на острую занозу

Решатся в ход пустить угрозу,

То Стиннес только скажет: «Тут!»

И циркуляр напишет трестам:

«Весь этот грозный шум раздут.

Они угрозы все сведут,

Как и всегда, к фальшивым жестам!»

Главная Улица >*

Поэма

1917-7/XI-1922 г.

Трум-ту-ту-тум!

Трум-ту-ту-тум!

Движутся, движутся, движутся, движутся,

В цепи железными звеньями нижутся,

Поступью гулкою грозно идут,

Грозно идут,

Идут,

Идут

На последний, на главный редут.

Главная Улица в панике бешеной:

Бледный, трясущийся, словно помешанный.

Страхом смертельным внезапно ужаленный,

Мечется – клубный делец накрахмаленный,

Плут-ростовщик и банкир продувной,

Мануфактурщик и модный портной,

Туз-меховщик, ювелир патентованный, –

Мечется каждый, тревожно-взволнованный

Гулом и криками, издали слышными,

У помещений с витринами пышными,

Средь облигаций меняльной конторы, –

Русский и немец, француз и еврей,

Пробуют петли, сигналы, запоры:

– Эй, опускайте железные шторы!

– Скорей!

– Скорей!

– Скорей!

– Скорей!

– Вот их проучат, проклятых зверей,

Чтоб бунтовать зареклися навеки! –

С грохотом падают тяжкие веки

Окон зеркальных, дубовых дверей.

– Скорей!

– Скорей!

– Что же вы топчетесь, будто калеки?

Или измена таится и тут!

Духом одним с этой сволочью дышите?

– Слышите?..

– Слышите?..

– Слышите?..

– Слышите?..

– Вот они… Видите? Вот они, тут!..

– Идут!

– Идут!

С силами, зревшими в нем, необъятными,

С волей единой и сердцем одним,

С общею болью, с кровавыми пятнами

Алых знамен, полыхавших над ним,

Из закоулков.

Из переулков,

Темных, размытых, разрытых, извилистых,

Гневно взметнув свои тысячи жилистых,

Черных, корявых, мозолистых рук,

Тысячелетьями связанный, скованный,

Бурным порывом прорвав заколдованный

Каторжный круг,

Из закоптелых фабричных окраин

Вышел на Улицу Новый Хозяин,

Вышел – и все изменилося вдруг:

Дрогнула, замерла Улица Главная,

В смутно-тревожное впав забытье, –

Воля стальная, рабоче-державная,

Властной угрозой сковала ее:

– Это – мое!!

Улица эта, дворцы и каналы,

Банки, пассажи, витрины, подвалы,

Золото, ткани, и снедь, и питье, –

Это – мое!!

Библиотеки, театры, музеи,