Том 3. Советский и дореволюционный театр - [2]

Конечно, и из среды солидной публики надо выделить некоторый процент людей, горячо интересующихся театром.

Конференций¹ на манер парижских у нас, к сожалению, нет. Их обязана заменить театральная критика. Публика развлекающаяся нуждается в критиках типа Сарсэ, публика учащаяся — в критике лессинговского типа. Ей нужно помочь, надо подчеркнуть одно, скрыть другое и часто исправить искажения со стороны исполнителей. Театральная критика — необходимое дополнение образовательного театра.

Достаточно пары сильных слов, чтобы предостеречь серьезную публику от дрянной пьесы, не стоит о ней и распространяться. Но серьезный репертуар нуждается в подобных комментариях, едва умещающихся в узкие рамки газетной критики.

Такому критику, какой, по нашему мнению, желателен, незачем «баловаться» длинным разбором исполнителей. Актер — творец, и критик обязан внимательно и доброжелательно определить, что дал артист. Конечно, он имеет полное право противопоставить и свое толкование. Во всяком случае, тут необходима широкая терпимость, — боже сохрани превращать критику в прокрустово ложе.

Но кому не может быть пощады от театрального критика — это бездарности, в особенности бездарности претенциозной. Можно разно истолковывать роль, но нельзя ее проваливать, являться тем презренным маляром, который «пачкает Мадонну Рафаэля».²

«Бешеные деньги» А.Н. Островского >*

31 августа¹ состоялось открытие сезона в театре «Соловцов» Для начала дали «Бешеные деньги» Островского.

Пьеса эта представляет для артистов трудности почти непреодолимые. При всем богатстве интересными положениями, остроумными mots[4], сильными характеристиками — эта пьеса по самому замыслу своему крайне неудачна.

Островский хотел противопоставить среде разоренных, но беззаботных московских бар с их бешеными деньгами обладателя «умных денег» железнодорожного дельца Василькова. Его должны были, по мысли автора, «украшать все добродетели»; он должен был восторжествовать, несмотря на свою мешковатую внешность, над блестящими трутнями, как человек труда, знаний, твердой воли и даже искреннего чувства. Но Островский слишком справедлив для такой задачи, и Васильков вышел довольно отвратительным образчиком наводнивших Россию после реформы концессионеров, «рыцарей первоначального накопления».

Человеку со здоровой психикой Васильков должен показаться скучным маньяком. Конечно, поставить целью жизни обеды в клубе, праздную болтовню и флирт в гостиных — это унизительно для человека, но все же какой-нибудь Телятев наслаждается жизнью, берет у жизни ее цветы, порхает по ним с беззаботной грацией: он — паразит, но он весел и счастлив. А Васильков? Бюджет царит над ним. Он не хозяин себе, хозяин — бюджет. Самая страстная любовь должна покоряться бюджету. И ради чего? Ради чего он стремится к миллионам? Ради чего накопляет «умные деньги»², которые лежат и приплод дают? Он сам только средство безличного капитала, который хочет расти во что бы то ни стало! Он учится, работает целыми днями, и все для возлюбленных денег. Он «имеет дело с простым народом» и находит, что дело это «само по себе очень прибыльно»³. А ведь это «прибыльное» дело имеет свою обратную, ужасную сторону. Вспомните «Железную дорогу» Некрасова — ведь так именно создавалось состояние Василькова. С упрямством идет он не к человеческой, а к навязанной ему общественной стихией цели — накоплению — и торжествует. Что стоит ему оборвать крылья у «золотой бабочки» Лидии⁴. Он заранее наметил себе приобрести ее, «не выходя из бюджета»⁵, и приобрел. Его разглагольствования о душе и доброте смешны. Его любовь понятна — Лидия красавица, но разве это настоящая любовь, если она заранее уложена в рамки бюджета? И за что Лидии любить его? Лидия хотела продать себя дорого, а он сумел купить ее дешево. Она задумала разрушить торг, и это не удалось.

Г-н Лепковский, игравший неблагодарную роль — Василькова, не захотел встать на вышеуказанную точку зрения, придать Василькову черты неуклюжего провинциала, сильного мощной, деловой смекалкой и прямолинейной грубостью простецких воззрений на жизнь. Васильков должен быть на сцене смешон и немного страшен. Зритель должен жалеть, что блестящая, хотя лишенная нравственных устоев стрекоза попадет в полную власть этому невзрачному, но цепкому пауку. Ведь мечты Лидии — это «вишневый сад», ведь Васильков — это Лопахин, только более грубый, Телятев — это Гаев, разновидность той же барской породы милых тунеядцев. Холодная добродетельность Василькова отнюдь не должна иметь характера рыцарства. Его горе — смешно: он забыл его в тот же вечер, получив деловую, пахнущую миллионом телеграмму, он поехал к «блондинке» с Телятевым, приказав подкупленной прислуге на всякий случай шпионить за женой. Лепковский, напротив, бил на симпатии публики, впадая в трагический тон, изображая рыцаря без страха и упрека. Конечно, в его игре было много удачных моментов, хорошо удавалось ему оттенить добродушие, связанное с упрямством, характерное для Василькова (ведь русский кулак, кто этого не знает, добродушен).

Но мы остаемся при своем мнении. Артисту нужно помогать не Островскому, поющему гимн обладателям «умных денег», а Островскому, зорко подметившему черствость и узость Василькова, его преданное рабское служение собственному капиталу, смешной конфликт любви и интереса в душе, где царствует жажда «честной» наживы.