Том 3 - [4]

Шрифт
Интервал

Достают олени,
Вставши на колени,
Из-под снега мох.
Кто бы, видя это,
Воспитать эстета
Из оленя мог?
Куропаток стадо
Бродит меж кустами,
Пастбище ища.
В целях маскировки
Зимние плутовки
В снеговых плащах.
Куропатки падки
На зерна остатки
И нашли овес.
Губа-то не дура,
Были бы вы куры —
Рыли бы навоз.
Приучилась белка
Презирать безделки,
Слишком занята,
Прыгает, как кошка,
Разница немножко
В качестве хвоста.
И приличья птичьи
Явно безразличны
Спящим глухарям.
Дрыхнут вон на сучьях,
Благо лапы-крючья
Им даны не зря.
Ну, а нынче все же
Кто же видит, Боже,
Краски красоты?
Кто понять их может,
Кто же, светлый Боже, —
Только я да Ты.

* * *

С кочки, с горки лапкой заячьей
Здешний ангел мне махнет.
Он нисколько не кусается,
А совсем наоборот.
Он волчиной — человечиной
Сам напуган на сто лет.
По тропе он ходит вечером
И петлит свой легкий след.
Для моей души охотничьей
Он имеет интерес
Тем, что слишком озабоченно
Изучает здешний лес.
Его лапкой перемечены
Все лесные уголки.
Где и делать ему нечего,
Попадается в силки.

* * *[3]

Сыплет снег и днем и ночью,
Это, верно, строгий бог
Старых рукописей клочья
Выметает за порог.
Все, в чем он разочарован —
Ворох песен и стихов, —
Увлечен работой новой,
Он сметает с облаков.

* * *

Жилье почуяв, конь храпит,
Едва волочит ноги,
Нас будто съемкою «рапид»
Снимали по дороге.
Мы едем, едем и молчим,
Вполне глухонемые,
Друг другу в спину постучим
Пока еще живые.
Мне трудно повернуть лицо
К горящим окнам дома,
Я лучше был бы мертвецом,
Меня внесли бы на крыльцо
К каким-нибудь знакомым.

* * *

Костры и звезды. Синий свет
Снегов, улегшихся в распадке
На тысячу, наверно, лет
После метельного припадка.
Не хватит силы у ветров
С метлой ворваться в нашу яму,
Засыпать снегом дым костров,
Шипящее качая пламя.
Не хватит солнца и тепла
У торопящегося лета,
Чтоб выжечь здешний лед дотла,
Дотла — хотя бы раз в столетье.
А мы — мы ищем тишины,
Мы ищем мира и покоя,
И, камнем скал окружены,
Мы спим в снегу. Дурные сны
Отводим в сторону рукою.

* * *

Ты капор развяжешь олений,
Ладони к огню повернешь,
И, встав пред огнем на колени,
Ты песню ему запоешь!
Ты молишься в мертвом молчанье
Видавших морозы мужчин,
Какого-нибудь замечанья
Не сделает здесь ни один.

Гостья

Не забудь, что ты накрашена
И напудрена слегка,
И одежда не по-нашему,
Не по-зимнему легка.
Горло ты. тонкоголосая,
Крепче кутай в теплый шарф,
Оберни льняными косами,
Чтобы севером дышать.

* * *

Наше счастье, как зимняя радуга
После тяжести туч снеговых,
Прояснившимся небом обрадует
Тех, кто смеет остаться в живых.
Хоть на час, но бенгальским, огненным
Загорится среди снегов
На краях ветрами разогнанных,
Распахнувшихся облаков.

Новогоднее утро

Рассвет пока еще в полнеба,
Бледнеет медленно луна,
И видно даже из окна:
Вселенная разделена
На ночь и день, просящий хлеба.
Его судьба еще темна,
А ночь прошла уже, как ребус,
Мной не разгаданный вполне
Ни при луне, ни при огне.
И все, что было, все, что сплыло,
Гитарной бешеной струной
Сбивают с ног, мешают с пылью
И топчут в пляске за стеной.

* * *

Конечно, Оймякон
Не звездное пространство.
Космический закон
Не будет столь пристрастным,
Чтобы заставить нас
Узнать температуру
Далеких звездных масс,
Обжечь земную шкуру.
Далеко за луной,
В окрестностях Сатурна,
Там абсолютный ноль
Земной температуры.
Там во владеньях звезд
(Расчет космогониста)
Господствует мороз,
Так градусов на триста.
А здесь — за шестьдесят,
И спиртовой термометр
В бессилии иссяк,
Не справился с зимою
Конструктор заводской
Его не приспособил
Учитывать такой
Мороз весьма особый.
Заметили ли вы,
Отсюда, как ни странно,
Дорога до Москвы
Длинней, чем до Урана.
Оптический обман —
Изнанка ностальгии,
Морозный наш туман
Масштабы дал другие.
В рулетках и часах,
В любви и в преступленье,
Чтоб мы о чудесах
Имели представленье.

* * *

Не дождусь тепла-погоды
В ледяном саду.
Прямо к Богу черным ходом
Вечером пойду
Попрошу у Бога места,
Теплый уголок,
Где бы мог я слушать песни
И писать их мог.
Я б тихонько сел у печки,
Шевелил дрова,
Я б выдумывал без свечки
Теплые слова.
Тают стены ледяные,
Тонет дом в слезах.
И горят твои ночные
Влажные глаза.

* * *[4]

Поднесу я к речке свечку,
И растает лед.
Больше мне, наверно, нечем
Удивить народ.
Это сделать очень просто,
Если захочу.
Лишь свеча бы с речку ростом,
Речка — со свечу.

* * *

Собаки бесшумно, как тени,
Мелькают на лунном снегу.
Седые ложатся олени,
Почуявшие пургу.
А вечер безоблачен, светел,
Но в сторону клонится дым,
И чуть ощутимый ветер
К ногам подползает моим.
И надо уже торопиться,
Защиту в ущелье искать.
Минута — и не пробиться
Сквозь снеговой каскад.
Все бьет, все слепит и воет,
Пронзительно свищут леса,
И близко над головою
Изорванные небеса
Упругая, ледяная
Идет ветровая стена.
А ты и на ощупь не знаешь —
Земля это или луна.
В оленьем мешке на память
Стихи читай и учи,
Пока ледяная заметь
Беснуется и кричит.
Пурга устает не скоро,
Внезапно замолкнет она.
И снова — тишайшие горы
И ласковая луна.
Из гор выползают собаки,
Олени в упряжку встают.
И в меховой рубахе
Подходит к саням каюр.

* * *

Скользи, оленья нарта,
Взлетай, хорей,
Метельной ночью марта.
Скорей, скорей, скорей!
Какие тут уж карты,
Какой компас,
Ремнем привязан к нарте,
И слезы льют из глаз.
Одна с другою схожи
Вершины гор.
Мы путь найти не можем,
Запутанный пургой

Еще от автора Варлам Тихонович Шаламов
Колымские рассказы

Лагерь — отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели — инженеры, геологи, врачи, — ни начальники, ни подчиненные. Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел — лучше ему умереть…


Крест

«Слепой священник шел через двор, нащупывая ногами узкую доску, вроде пароходного трапа, настланную по земле. Он шел медленно, почти не спотыкаясь, не оступаясь, задевая четырехугольными носками огромных стоптанных сыновних сапог за деревянную свою дорожку…».


Очерки преступного мира

«Очерки преступного мира» Варлама Шаламова - страшное и беспристрастное свидетельство нравов и обычаев советских исправительно-трудовых лагерей, опутавших страну в середине прошлого века. Шаламов, проведший в ссылках и лагерях почти двадцать лет, писал: «...лагерь - отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку - ни начальнику, ни арестанту - не надо его видеть. Но уж если ты его видел - надо сказать правду, как бы она ни была страшна. Со своей стороны, я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде».


Левый берег

Это — подробности лагерного ада глазами того, кто там был.Это — неопровержимая правда настоящего таланта.Правда ошеломляющая и обжигающая.Правда, которая будит нашу совесть, заставляет переосмыслить наше прошлое и задуматься о настоящем.


Артист лопаты

Варлама Шаламова справедливо называют большим художником, автором глубокой психологической и философской прозы.Написанное Шаламовым — это страшный документ эпохи, беспощадная правда о пройденных им кругах ада.Все самое ценное из прозаического и поэтичнского наследия писателя составитель постарался включить в эту книгу.


Сентенция

Рассказ Варлама Шаламова «Сентенция» входит в сборник колымских рассказов «Левый берег».


Рекомендуем почитать
Том 4

В четвертый том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли автобиографическая повесть о детстве и юности «Четвертая Вологда», антироман «Вишера» о его первом лагерном сроке, эссе о стихах и прозе, а также письма к Б. Л. Пастернаку и А. И. Солженицыну.


Том 2

Во второй том Собрания сочинений В. Т. Шаламова вошли рассказы и очерки из сборников «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2», а также пьеса «Анна Ивановна».


Том 1

В первый том Собрания сочинений Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982) вошли рассказы из трех сборников «Колымские рассказы», «Левый берег» и «Артист лопаты».