Том 3. Письма и дневники - [98]

Но все эти планы покуда еще одни планы. Между тем наше время идет по-прежнему, семестр еще продолжается, и мы большую часть дня в университете. Говорят, что на лекциях Шеллинга есть стенограф, записывающий их от слова до слова, приложим все старание, чтобы достать список и переслать вам при первом случае. Что скажут у нас в России, когда узнают, что Шеллинг действительно свою систему переменил? По-итальянски учиться продолжаем все трое, и мы с братом начали также ездить верхом.

Сегодня ровно год и 10 дней с тех пор, как мы розно!!

15. Родным

5/17 августа 1830 года

Мюнхен

Как нарочно с первого числа профессора удвоили свои лекции, желая скорее кончить, и сегодня в 10 часов надобно будет еще присутствовать на диспуте, которого нельзя будет пропустить: один русский, Ахилл Марчинье, из Полтавы, сегодня будет диспутоваться на доктора медицины, пригласил на диспут и Шеллинга, и Гёрреса, и всю знать здешней учености, а так как в России трудно отыскать человека глупее, то, вероятно, жестоко осрамит нас, тем более что он еще первый русский, здесь докторизирующийся, и, кроме нас, единственный в университете. Таким образом, надобно еще отложить отправление письма дня на два либо сегодня отправить маленькое, а длинное опять отложить до следующего раза. Впрочем, теперь этот следующий раз вернее прежних, потому что профессора, вероятно, еще на этой неделе заключат свои лекции, и тогда писать будет просторно. Так как мы недавно еще писали к вам, то надеюсь, что сегодняшняя просрочка пяти дней не заставит вас беспокоиться, и во всяком случае, хотя мы теперь и намерены быть аккуратнее, но вы лучше сделаете, если будете рассчитывать отправление письма от нас не по точным срокам, а всегда около 1-го числа, и несколько дней опоздания не будут вас беспокоить.

Все это время мы были совершенно здоровы и веселы; занятия, кроме хлопот о перемене квартиры, теперь нас занимающих, остались все те же, а о планах наших вперед покуда еще нельзя сказать ничего верного; всего вероятнее, что мы осень проведем либо в северной Италии, либо в Швейцарии, а с наступлением зимы явимся в Рим! Покуда еще ничего окончательного не решили; решили только то, что во всяком случае, отправляясь отсюда осенью, надо спешить хлопотать об отправлении назад Родиона, чтобы не платить за дорогу вдвое и совершенно понапрасну. Мы условливаемся с банкиром, который обещает поручить своим корреспондентам, чтобы они записывали его в дилижансы в каждом пограничном городе, от границы до границы, и, наконец, в Любеке на корабле. Он также воротится в Россию человеком, учившимся в чужих краях, потому что в самом деле употреблял здесь почти все время на то, чтобы учиться: теперь все говорит по-немецки, знает четыре правила арифметики, весьма порядочно пишет по-немецки, сделал себе довольно красивый почерк русский, прочел всю «Историю» Карамзина и многое другое; одним словом, мне кажется, что он сделал больше дела, нежели я, и бывает стыдно. Теперь он пишет свое чувствительное путешествие, которое очень любопытно.

Самым интересным происшествием, случившимся с нами между прошедшим письмом и этим, был один визит, который нам сделал монах с молодой дамой и о котором, вероятно, брат писал подробнее, и еще интереснее, что этот монах был потомком греческих императоров, Палеолог, а дама воспитывалась и жила в Москве девять лет: это племянница Палеолога, которую зовут Катерина Ивановна Попандопуло. Чтобы принять их торжественнее, велели открыть еще две комнаты, стоявшие подле нас вместе, и убрать их так, чтобы они казались длинною анфиладою, и угощали их незрелыми персиками и мороженым. Пир этот кончился тем, что Палеолог поцеловал у брата руку с комплиментом, совершенно восточным: «Теперь, — сказал он, — вы уже совсем купили нас себе в плен». Еще интересно было то, что часть разговора шла через переводчиков, потому что с Палеологом был еще его брат, не знающий никакого языка, кроме греческого, и у нас был еще один поляк, Потоцкий, который не говорил по-русски.

Через два дня — 8-е августа! Крепко обнимаю и поздравляю новорожденную[327]. В следующий раз буду писать к ней много. 8-го августа будем пить за ее здоровье и, чтобы как можно лучше праздновать этот праздник, постараемся напиться допьяна.

Покуда прощайте.

16. Родным

23 августа / 4 сентября 1830 года

Я начал писать к вам пять дней тому назад, но изорвал письмо, во-первых, потому, что оно было писано тотчас после получения вашего письма от 23 июля, которое меня сначала испугало, может быть, больше, нежели к тому было причин, а во-вторых, потому, что я в нем уже чересчур жестоко бранился на Машу. Теперь повторяю ей свой выговор только вкратце: возможно ли, писавши за 3000 верст, прервать письмо на половине слова? Как я ни убежден, что беспокоиться и не должно и нет причины, но, несмотря на то, всетаки от беспокойств не избавлюсь, покуда не получу обещанного через две недели письма.

Теперь я должен отправить опять только несколько строчек, потому что это все-таки будет лучше, нежели дать вам несколько дней беспокойства, отложивши отправление писем, а прежде сегодня было писать нельзя за хлопотами по отправлению Родиона. Мы совсем было уладили его отъезд на вчерашний день; третьего дня я уже взял было и место в дилижансе, чтобы ему ехать вчера в шесть часов поутру, но только что я возвратился с билетом на дилижанс и с объявлением, что наконец все готово, как узнал, что прекрасный климат мюнхенский и немецкие кушанья, противоречащие русскому желудку, сделали ему маленькую лихорадку, которая обнаружилась в самую минуту моего возвращения. Таким образом, путешествие должно было отложить, и хотя теперь уже с двух приемов хинина в порошке лихорадка совершенно прошла, но я все еще не знаю, когда ему можно будет ехать, не подвергаясь опасности вторичного возвращения лихорадки. Между тем корабли из Любека, вероятно, перестанут ходить, и тогда надобно будет думать о другой дороге. Крайний срок отъезда, с которым еще можно застать корабли в Любеке, следующая пятница на этой неделе; доктор говорит, что к тому времени он, без сомнения, оправится, так что будет мочь ехать без всякой опасности, но я еще не знаю, решусь ли я его отправить так скоро. Что касается до нашей поездки, то она также еще не решена. До сих пор кажется, что решено только одно, что мы нынешней осенью в Париж не поедем. Вероятно, будем там не прежде как следующей весною. Где мы покуда будем, мы не знаем еще и сами; до сих пор еще думаем, что будем в Риме, но и это еще не верно. Во всяком случае пишите нам в Мюнхен, покуда не пришлем нового адреса.