Том 3. Письма 1924-1936 - [2]

Вот, дорогой, как хороши дела. О чем я думал, все исполнилось. На курорте я, возможно, буду не один месяц, а три. Профессор говорит: «Я Вас не отпущу с курорта до тех пор, пока это будет нужно». Все хорошо, дорогой. А об отрезании ног не может быть и речи. Эх, и отдохну я там! Еду с товарищем, членом партии, хорошим другом. Нам обоим дали направление в одно место. Потом, дорогой, есть все-таки не дутая надежда возвратиться к вам здоровым человеком.

Дорогой мой, как я хочу с тобой встретиться и работать вместе! Ты передай родным моим — батьке и маме и всем, как обстоят дела. А знаешь, когда я буду возвращаться домой (а это возможно в конце года), ЦК обещал дать немного денег — рублей 150–200. Так что пока хватит, а потом буду работать. Дорогой мой, знай, что от тебя я ничего не скрываю и скрывать никогда не буду. И я даю честное слово коммуниста, что у меня становится светлее.

Буду писать обо всем.

Твой Коля.

Харьков, 15 апреля 1925 г.

5 А. П. Давыдовой

3 июля 1926 года, Евпатория.

Милая Галка!

Я долго не писал тебе. Ты знаешь причину, почему не хотелось писать о халтуре. Теперь же можно подвести итоги.

Врачи постановили, что мне необходимо быть здесь еще месяц. Это постановление послано в ЦК, а пока я остаюсь здесь, жду ответа.

Грязелечение закончил, теперь возможен переезд в другую санаторию, в Приморскую, где буду принимать на пляже солнечные ванны. Там будет веселее — море не так серо, как здесь.

Но здоровье все то же. Как и следовало ожидать, каюсь — позвоночник разболелся вовсю от грязи, сняли рентген и… самый настоящий спондилит второго позвонка.

Как знаешь, непрошенное явление. Добавочное. Это поворачивает колесо еще больше в сторону. Не думаешь ли ты, Галка, что мне исключительно везет на раскапывание новых «болячек»? Я думаю, что немного погодя я обогащусь еще каким-нибудь явлением, и халтуре нет конца…

Теперь опять о новостях дня — борьба за жизнь, за возврат к работе. Слишком тяжелый фронт, подтачивающий с таким трудом мобилизуемые силы. И здесь уходит очень много сил.

Кто кого, [вопрос] все еще не решен, хотя противник (болезнь) получил основательную поддержку (спондилит).

Пиши о себе. Жду твоего письма. Остальное напишу потом.

Коля.

3 июля 1926 г.

6 А. П. Давыдовой

18 июля 1926 года, Новороссийск.

Милая Галочка!

Получил, наконец, от тебя письмо — думал было, забыла, не хочешь писать. Ведь тебе написал два письма. Одно на институт, другое — на Змиевскую, и ни слова. Я уже писал Новикову, что, если встретит тебя, пусть покроет по-хорошему за это.

Ну, так и быть, не будем вспоминать старое.

Я тебе расскажу кратко о своем житье. Здоровье мое, к сожалению, определенно понижается, равномерно, медленно, но точно. Недавно потерял подвижность левой руки, плеча. Как знаешь, у меня анкилоз правого плечевого сустава, теперь и левый. Горел-горел сустав и зафиксировался.

Я теперь сам не могу даже волос причесать, не говоря уже о том, что это тяжело. Теперь горит воспаленное правое бедро, и я уже чувствую, что двинуть его в сторону не могу.

Определенно оно зафиксируется в скором времени. Итак, я теряю подвижность всех суставов, которые еще недавно подчинялись. Полное окостенение.

Ты ясно знаешь, к чему это ведет. И я тоже знаю. Слежу и вижу, как по частям расхищается болезнью моя последняя надежда как-нибудь двигаться. Ничего не сделаешь! Что можно поставить против этого упорного процесса, который так быстро идет в гору? Позвонок болит не только в поясе, но и в спине, на шестом позвонке. Итак, можно думать — или еще один позвонок или два поражены, или в спине не t. b. с, а тот же процесс, что и в суставах.

Ночью обливаюсь потом. В силу необходимости лежу всю ночь только на правом боку, а это тяжело. А на спине и левом воспаленном бедре не могу. Днем весь день на спине. Ходить я не могу совсем, лежу целые сутки. Вот тебе набросок общего состояния. Невеселый. Я писал Михаилу Ивановичу. Но он не ответил — жаль. Ну, что же, так и быть. Я вообще терпеть не могу медиков. Теперь органически не переношу. И если бы я писал тебе как медику, а не как милой, славной девушке, то тебе пришлось бы выслушать довольно невеселые вещи. Галочка, у меня порой бывают довольно большие боли, но я их переношу все так же втихомолку, никому не говоря, не жалуясь. Как-то замертвело чувство. Стал суровым, и грусть у меня, к сожалению, частый гость.

Галочка! Ты пишешь о бодрости и воле. Малыш мой хороший! Бодрость и воля. Последнее у меня есть, но первого нет. Оно вытравилось чисто физическими страданиями. Если бы сумма этой физической боли была меньше, я бы «отошел» немного, а то иногда приходится крепко сжимать зубы, чтобы не завыть по-волчьи, протяжно, злобно.

Как ты узнала про Пуринь?

Тебе, наверное, сказал Новиков? Другой раз напишу. Во всяком случае, это неразвернутая страница в моей так рано сломленной жизни. Если ты найдешь среди работы свободную минутку, то будешь хоть изредка писать мне.

Спасибо Михаилу Ивановичу, за молчание не говорю… Фаине Евсеевне привет, также твоей маме, сестре. Я знаю, что ты славная чудачка. Нас тем более связывает одно твое выступление, за которое жму тебе руку, моя хорошая Галочка, «старушка».