Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе - [37]

Дни прихода петербургской почты бывают в нашем обществе днями какой-то тревожной и вместе с тем восторженной деятельности. Это и понятно, потому что в эти дни мы получаем письма от наших приятелей — начальников отделения. Мы поспешаем друг к другу, чтоб поделиться свежими вестями, и вот образуется между нами живая и интимная беседа.

— Ну что, ваше превосходительство, — спрашиваю я у генерала Голубчикова, — получили что-нибудь из столицы?

— Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! — отвечает генерал, потирая руки, — граф Петр Васильевич не оставляет-таки меня без приятных известий о себе..

— Так вы получили письмо от самого графа? — спрашиваю я, несколько подзадоренный.

— Мм… да, — отвечает генерал таким тоном, как будто ему на все наплевать, — граф частенько-таки изволит переписываться со мной!

— Мм… да, — произношу я и, в свою очередь, не желая уступить генералу Голубчикову, еще с большим равнодушием прибавляю: — А я так получил письмо от князя Николая Андреича… Каждую почту пишет! даже надоел старик!

И если при этом я положительно убежден, что генерал Голубчиков соврал постыднейшим образом, то генерал, с своей стороны, столь же положительно убежден, что и я соврал не менее постыдно, что не мешает нам, однако, остаться совершенно довольными нашим разговором.

— Скажите пожалуйста! — удивляется в другом углу его превосходительство Иван Фомич, слушающий чтение какого-то письма.

— «…Внушили себе, будто на лбу ихнем фиговое дерево произрастает, и никто сей горькой мысли из ума их сиятельства изгнать не может», — раздается звучный голос статского советника Генералова, читающего вслух упомянутое письмо.

— Да правда ли это? от кого вы получили это письмо? — сыплются с разных сторон вопросы.

— От экзе… от директора, — скороговоркой поправляется статский советник Генералов, поспешно пряча письмо в карман.

— А крепкий был старик! — говорит генерал Голубчиков, которого, как не служащего под начальством таинственного «их сиятельства», описанное выше происшествие интересует только с психической точки зрения.

— Н-да… крепкий… — в раздумье и словно машинально повторяет недавно определенный молодой председатель Курилкин, при чтении письма как будто струсивший и побледневший.

— Я с князем еще в то время познакомился, — ораторствует генерал Голубчиков, — когда столоначальником в департаменте служил. И представьте себе, какой однажды со мной случай был…

— Н-да, случай!.. — повторяет Курилкин, у которого уже помутились взоры от полученного известия.

— Вы как будто нездоровы, Иван Павлыч? — обращается с участием к Курилкину Иван Фомич.

— Нет… я ничего, — скороговоркой отвечает Курилкин, — au fait[78], что мне князь?

— «Что он Гекубе, что она ему»?^* — раздается сзади шепот титулярного советника Корепанова, принимаемого, несмотря на свой чин, в нашем маленьком аристократическом кружке за comme il faut[79], но, к сожалению, разыгрывающего неприятную роль какого-то губернского Мефистофеля.

— Да-с, так вот какой у нас с князем случай был, — продолжает генерал Голубчиков, — вхожу я однажды в приемную к князю, только вижу — сидит дежурный чиновник, а лицо незнакомое. Признаюсь, я еще в то время подумал: «Что это за чиновник такой? как будто дежурный, а лицо незнакомое?» Ну-с, хорошо, подхожу я к этому чиновнику и говорю: «Доложите их сиятельству, что явился такой-то». — «Не принимают, говорит, их сиятельство нездоровы». Ну, а я с графом был всегда в коротких отношениях, следственно, для меня слово «не принимают» не существовало… Вот и пришла мне в голову мысль: дай-ка, думаю, подтруню над молодым человеком, — и, знаете, пресерьезно этак говорю ему: «Жаль, говорю, очень жаль, что не принимают». — «Да-с, говорит, не принимают». Только можете себе представить, в это самое время распахивается дверь кабинета, и выходит оттуда камердинер князя, Павел Дорофеич… знаете Павла Дорофеича?

— Знаем! знаем! Павла Дорофеича целый Петербург знает! — кричим мы как-то особенно радостно.

— А из-за Павла Дорофеича выглядывает и сам князь. «А, говорит, это ты, Гаврил Петрович! а меня, брат, сегодня «прохлады» совсем замучили (он «это» прохладами называл), так я не велел никого принимать… Ну, а тебя можно!..» Только, можете себе представить, какую изумленную физиономию скорчил при этом дежурный чиновник!

— Да, интересный случай! — замечает статский советник Генералов, сладко вздыхая.

— Случай с запахом, — перебивает Корепанов.

— Предобрый старик! — говорит его превосходительство Иван Фомич, поспешая заглушить своим голосом неприятную заметку Корепанова.

— Добрый, именно добрый! — не смущаясь, продолжает генерал Голубчиков, — и какое доверие ко мне имел, так это даже непостижимо! Бывало, сидим мы с глазу на глаз: я бумаги докладываю, он слушает. «А что, Гаврил Петрович, — вдруг скажет, — прикажи-ка, брат, мне трубку подать!» Ну, я, разумеется, сейчас брошусь: сам все это сделаю, сам набью, сам бумажку зажгу, сам подам… И что ж вы думаете, господа? даже никакой я в это время робости не чувствовал! — точно вот с своим братом, начальником отделения, беседуешь! Он трубочку покуривает, а я бумаги продолжаю докладывать… просто как будто ничего не бывало!