Том 3. Из дома вышел человек - [64]

Признаю, что поэтическая заумь использовалась мною как форма, при помощи которой я излагал свои контрреволюционные националистические идеи (поэма «Ушкуйники», «Марфа Посадница» и т. д.). В названных литературных произведениях я пользовался также, как средством смыслового затемнения речи, церковнославянским языком и методом переключения исторических эпох, т. е. революционную современность, враждебную мне, пересказывал языком и через события исторически отдаленных времен. Однако моя поэзия, становясь непонятной для органов цензуры, хорошо понималась моими друзьями и моими непосредственными учениками. Заумь, таким образом, являлась для меня активным средством борьбы с революцией, которую я враждебно воспринял.

Подтверждая данные мною выше показания, должен заявить, что моя поэма «Ушкуйники» посвящена моему брату Николаю, который служил в белой армии.

На титульном листе книги стоит следующее: «Храбрейшему из славян, рыцарю Николаю, павшему с дружиной новгородских ушкуйников на Налепве в борьбе с Москвой». Это посвящение следует расшифровать следующим образом: «Моему брату, белогвардейцу Николаю, павшему в борьбе с Красной армией („Москвой“) вместе с белогвардейским отрядом».

Вся эта поэма, написанная методами и приемами поэтической зауми с привлечением для смыслового затемнения церковнославянского языка, переключает современную советскую действительность на XV век, на эпоху борьбы Вольного Новгорода с Москвой, причем под дружиной «новгородских ушкуйников» понимается мною белая армия, а под Москвой XV века — Красная Москва, Москва Ленина и большевиков. В этой своей поэме я пишу: «Погляжу с коня на паздерник как пазгает в подзыбице Русь». В точном смысловом содержании это значит, что «я, враг Советской власти, наблюдаю и радуюсь, как полыхает в подполье пожарище контрреволюции». В другом месте я пишу «…вода березки лихолетье дрогнула, захитилась в бору, и в тулуп дощатый на веретье от людей я песню завернул». «Вода березки» — это искусство чистой воды, которое в лихолетье, т. е. в революцию, ушло, загнано в подполье и требуется завертывать песнь в «тулуп дощатый», т. е. в заумь, чтобы иметь возможность говорить в советской действительности печатным словом, однако содержащим в себе контрреволюционные призывы, как, например, призыв к контрреволюционному восстанию, которым заканчивается моя песнь о «Ново-городе» и который дан в следующих строчках: «Коли власть не ко двору, выйдем с кличем: к топору! Ой-лю-лю по топору! Ой-лю-лю не ко двору!» И дальше: «Не пора ли — ух! точить Притупленные мечи!»

В 1928–29-м году под моим идейным и организационным руководством существовал орден «ДСО» — заумный орден. Наша организация, которая по своим действиям и по своему существу являлась антисоветской, регулярно собиралась на квартире студента Горного института, проживающего в Зимнем дворце (вход с набережной). В нашу организацию, которая ставила себе задачей установление и распространение зауми как средства борьбы с Советской властью, входили Дан. Хармс, А. Введенский, Заболоцкий, Вигилянский, сам Марков, Богаевский и др. Впоследствии к нам примкнул Бахтерев.

На наши собрания приезжал также из Москвы писатель Борис Черный. Творчество названных выше писателей, в основном моих учеников, является контрреволюционным, хотя отдельные из них, как, например, Вигилянский, признавали поэтическую заумь лишь частично. Опасаясь преследований со стороны органов ГПУ, мы прекратили собрания на квартире у Маркова, но не распались и продолжали собираться, в частности, на моей квартире, где регулярно бывали Дан. Хармс, Введенский, Бахтерев и другие, организовавшие затем заумную литературную организацию Обэриу, ставящую себе в основном те же задачи, что орден «ДСО». Используя детскую литературу как возможность работать там для получения материальных средств, они в силу своих контрреволюционных политических убеждений, используя заумь как форму (так наз. «инфантилизм» — детскость литературы для детей), они протаскивали в детскую литературу враждебные современности идеи. Я признаю, что, как теоретик поэтической зауми, вел борьбу с Советской властью на идеологическом фронте.

13/XII 31 г.

А. Туфанов

Допросил: (А. Бузников) <подпись>

(л. 93–98 об.)

В 1919-м году я находился у белых и сотрудничал в белогвардейской прессе, в частности в националистической газете «Возрождение Севера». С тех пор до последнего времени я не порывал связи с белогвардейскими кругами и с белоэмигрантской прессой, где я продолжал сотрудничать. Я состоял в переписке регулярной с белоэмигрантским журналистом и переводчиком Васильевым, проживающим в Риге (Латвия). Кроме того, я регулярно переписывался с белоэмигрантом Валрачевым, проживающим в Финляндии. Корреспонденции и стихотворения, предназначаемые мною для белоэмигрантской прессы, в частности для газ. «Накануне», издаваемой в Париже, и для «Новостей», издаваемой в Ревеле, я пересылал через вышеупомянутого Васильева. В разное время под видом частной корреспонденции я переслал Васильеву несколько своих контрреволюционных стихотворений — одно из них было посвящено Васильеву — и ряд антисоветского характера корреспонденций. Кроме того, я выслал Васильеву свою контрреволюционную поэму «Ушкуйники», подробно о которой я говорил в предыдущем протоколе. Эту же контрреволюционную поэму, после ее выхода из печати, я разослал для перепечатки и для отзывов по редакциям белоэмигрантских газет. Мою поэму получили «Последние новости», издаваемые в Париже, газеты «Возрождение», «Накануне» и другие белогвардейские редакции. Кроме того, я разослал поэму «Ушкуйники» различным белоэмигрантам, адреса которых частью мне были известны, а частью были сообщены мне переводчиком Таубе, ранее работавшим вместе со мной в из<дательст>ве «Прибой».