Том 3. Городок - [14]

Вдвоем-то нам лучше?

* * *

Его я встречала в Москве.

Он был высокий, сутулый, мохрастый, бородастый – такой обычный, что и незнакомые ему кланялись, и знакомые путались – на всех похож, на всех усталых, честных и неудачных, длинного фасона и бурого цвета.

Что он делал – Бог его знает.

Что-то честное и скучное.

Я, помнится, много раз спрашивала, да никак не могла до толка дослушать. Начинал он как-то издалека, крутил, плел все в придаточных предложениях и с историческими датами так, что никогда до конца довести не мог.

Сам, видно, забывал, к чему дело.

– Вы, кажется, в каком-то журнале пишете?

– Видите ли что, в 1882 году, когда еще жив был Владимир Соловьев, которого мне довелось встречать у Николая Петровича, женатого на Софье Андреевне, женщине очень неглупой. Всегда, бывало, говорила мне… и т. д.

И я забывала, что спросила, и он забыл, куда ведет. И так до следующей встречи.

Жил он одиноко в пустой квартире, держал какую-то прислугу, очень сердитую.

– Она еще у вас?

– Да, покуда меня не выгнала.

Ходили слухи, что был он когда-то женат, но его, как и всех честных бурых и бородастых, жена бросила.

Бывал он только в каких-то редакциях, да еще раза три в неделю у общих знакомых – играл в шахматы.

И вдруг пропал.

Собирались узнать, что с ним, да как-то и не собрались.

Недели через четыре пришел сам.

– Где же это вы изволили пропадать?

– Да так, знаете ли, все дела…

– Какие такие дела? Нехорошо друзей бросать. Мы беспокоились.

– Беспокоились?

Он слегка покраснел, помялся и сказал, понизив голос:

– Я не мог. У меня… у меня муха.

– Что?

– Ну… муха. Понимаете? Завелась около окна и летает! Теперь зима, холодно, а она вот… Насчет дров у меня скверно, я спальню запер, а столовую велел топить. Под одеялом ведь довольно тепло.

– Вот чудак! Простудитесь. Вы бы ее тоже в спальню переселили.

– Понимаете – не хочет. Назад летит.

– Ну, допустим, муха – дело серьезное, но почему же вы к нам не приходили?

– Ах, знаете, как-то так… Вот я вчера вечером насыпал ей на стол сахару, она и ела. Сам я пошел в спальню разыскать книгу, а прислуга – прислуга такая грубая – взяла да и погасила лампу. Муха ест, а она погасила. Вы понимаете…

Он рассеянно сыграл обычную партию в шахматы и, торопливо распрощавшись, ушел.

Несколько дней все веселились по поводу мухи. Хозяйка дома, очень остроумная и живая, чудесно передавала в лицах весь разговор.

– Верочка! Расскажите еще про муху! – просили ее.

И она рассказывала.

Но герой рассказа снова пропал. И на этот раз навсегда. Он умер. Умер от воспаления легких. Из газет мы узнали, что он был приват-доцент и знаток каких-то литератур.

Его жалели.

– Бедный! Такой одинокий.

Но я думала:

– Нет. Последние дни свои он не был одинок.

И хорошо. Вдвоем ему было легче.

Мещанский роман

1

Насочиняли люди прекрасных басен

О том, что, мол, деньги – и прах и тлен;

Вот я так с этим не был согласен,

Покупая цветы у церкви Madeleine!

Торговался с бабой до слез, до угрозы,

И ругался и делал томный взгляд,

В результате за три паршивые розы

Заплатил ровно три франка пятьдесят.

Бог! Милый! Если тебе безразлично,

Сделай так, чтобы франк был равен рублю.

Знаю, что молитва моя неприлична,

Но я так глуп, так беден и так люблю!

2

Провела тихонько рукою по пледу…

Улыбнулась странно… села на кровать…

– Я, может быть, уже завтра уеду.

Будете вы тосковать?

Я владею собой, и я отвечаю

Так спокойно, что сам удивлен:

– Неужели завтра? Не хотите ли чаю?

У меня есть кекс и лимон.

Тоскливо кричали автомобили,

Пробегал по окнам их таинственный глаз.

За стеной часы отчетливо били,

Чтоб мы никогда не забыли тот час…

Ее новый адрес, город, улицу, номер,

Я долго повторял, чтоб послать ей вслед

Депешу «Poste restante. Zaboud. Ia oumer».

И на пятнадцать слов уплаченный ответ.

3

Суета и шум на Лионском вокзале…

Глупо, как заяц, прячусь у дверей,

Чтоб не окликнули, чтоб не узнали

Из этой своры пестрых зверей.

Мелькнул воротник знакомого платья,

И сердце забилось так глупо и смешно.

Она иль не она – не успел узнать я,

Все это так грустно, а впрочем, все равно.

Буду тосковать? Не думаю. Едва ли.

Станет меньше расходов, и этому я рад…

Две барышни в метро, хихикая, шептали,

Что у меня шляпа съехала назад.

4

Сегодня небо так сине и ясно,

Сегодня на улице так много роз,

Что мне кажется, совсем не так уж опасно

Предложить консьержке обычный вопрос.

Пройду спокойно, как банкир из банка,

Брошу: «Pour moi pas de lettre, madame?»[31]

Если скажет «да» – получит два франка,

Если нет – ничего не дам,

– Rien?[32] – Мне все равно! Ни обиды, ни боли

– Le temps est si beau! Merci… pardon…[33]

Мне даже весело! – He слышно вам, что ли,

Как я фальшиво свищу «Madelon»?

5

Сегодня воскресенье. Все по ресторанам

Отдаются мирно еде и питью.

Брожу по улицам, как по святым странам,

Любви скончавшейся служу литию.

Хожу и вспоминаю то, что не забыто,

И благовоспитанно благодарю

За боль и радости любовного быта.

Вот церковь наша на Rue Daru[34]…

Помню – в сердце пели весенние свирели…

На ней была шляпка из белых роз,

И кадила кадили, и лампады горели,

И она мне сказала, что воскрес Христос!..

А вот и Madeleine. Цветочница кивает.

Да! Здесь я, как осёл, цветы ей выбирал.

Нет, хуже, чем осёл! Тот роз не покупает,