Том 27. Письма 1900-1901 - [195]

3268. Е. Я. ЧЕХОВОЙ

20 января (2 февраля) 1901 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 124.

Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Nice. 2 Fevr.01; Ялта. 26 I.1901.

Ответ на письмо Е. Я. Чеховой от 12 января 1901 г. (ГБЛ).

…пишете, что не получаете от меня писем… — Е. Я. Чехова в своем письме спрашивала: «Что это значит, что ты не пишешь нам; вот уже более двух недель не получали от тебя писем, каждое утро жду с нетерпением от тебя письма. Маша тебе много деловых писем послала, а ответа не получала». В письме от 10 января 1901 г. Мария Павловна сетовала: «Давно от тебя не имеем известий. Последнее письмо было от 24 декабря. Очень беспокоимся» (Письма М. Чеховой, стр. 168).

Газет здесь я не получаю… — Отклик на сообщение Марии Павловны в письме от 10 января: «Петербургских газет не получаем, толстых журналов тоже, вероятно ты перевел их к себе в Ниццу» (там же).

Напишите Маше, пусть подпишется на «Новости дня». — Эту просьбу Чехова передал Марии Павловне И. А. Бунин в письме от 1 февраля 1901 г. (ГБЛ).

…если И. А. Бунин еще у Вас… — 12 января Е. Я. Чехова извещала: «У нас Бунин, еще не уехал». О своем пребывании в Ялте Бунин писал Чехову 13 января 1901 г.: «Получивши от Марьи Павловны приглашение, с величайшим удовольствием уехал в Ялту. Здесь очень тихо, погода нежная, и я чудесно отдохнул за эти дни в вашем доме. Не нарадуюсь на синий залив в конце вашей долины. Утром моя комната полна солнца. А у Вас в кабинете, куда я иногда заходил погулять по ковру, — еще лучше: весело, просторно, окно велико и красиво, и на стене и на полу — зеленые, синие и красные отсветы, очень сильные при солнце. Я люблю цветные окна, только в сумерки они кажутся грустными, и в сумерки кабинет пуст и одинок, а Вы далеко. Мы с Марией Павловной часто вспоминали Вас <…> Вчера Мария Павловна уехала и, так как я решил побыть в Ялте еще, попросила меня не переезжать в Ялту <т. е. гостиницу „Ялта“>, а побыть пока у вас. И вот я пока у вас еще» (ЛН, т. 68, стр. 408).

В следующем письме от 30 января Бунин писал: «…на днях я уезжаю в Одессу <…> Не сочтите за бесцеремонность мое пребывание у вас до сих пор — я хотел переехать в город, но Евгения Яковлевна обижается» (там же, стр. 408–409).

3269. О. Л. КНИППЕР

21 января (3 февраля) 1901 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: с датой 28 января — Письма к Книппер, стр. 95. Дата исправлена в ПССП, т. XIX, стр. 25–26.

Датируется по письму О. Л. Книппер от 15 января 1901 г., на которое отвечает Чехов, и помете «воскресенье», которое приходилось на 21 января; Книппер ответила 26 января 1901 г. (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 282–284 и 296–298).

…покаяние Маши в III акте вовсе не есть покаяние… — Ответ на просьбу Книппер разъяснить ей поведение Маши в III акте «Трех сестер»: «Спорный пункт с Немировичем — 3-й акт — покаяние Маши. Мне хочется вести третий акт нервно, порывисто, и, значит, покаяние идет сильно, драматично, т. е. что мрак окружающих обстоятельств взял перевес над счастием любви. Немировичу же хочется этого счастия любви, чтобы Маша, несмотря на все, была полна этой любви и кается не как в преступлении. Второй акт полон этой любви. В толковании Немировича 4-й акт — кульминационный пункт, в моем — 3-й. Что ты на это ответишь?» 26 января Книппер писала о своей игре в III и IV актах «Трех сестер»: «Завтра генеральная „Сестер“. Мне 4-й акт сильно чувствуется, рыдаю от души. Говорят — искренно. В 3-м акте говорю с сестрами или, как я называю, — каюсь — на сдержанном темпераменте, отрывисто, с паузами, точно трудно ей высказаться, не громко. Только точно выкрикивает — „Эх, глупая ты Оля! Люблю — такая значит судьба моя… etc“… а потом опять не громко, нервно. Сидит все время неподвижно, обхватив колени руками, до закулисного „трам-трам“. Тут поднимает голову, лицо озаряется, вскакивает, нервно, торопливо прощается с сестрами».

Насчет «трам-там-там» делай, как знаешь. — 15 января, как и в письме от 13 января, Книппер опять возвращалась к трактовке сцены Маши и Вершинина в III акте: «Насчет трам-там тоже много горячо спорили. Немирович предлагает вести это так: Маша спрашивает продолжением мотива Вершинина: т. е. тихо напевая, конечно, с красноречивым лицом. Здесь вообще много значит mise en scène, и она, мне кажется, вышла неудачна у Станисл<авского> и, вероятно, переменится. Еще он предлагает: Маша спрашивает его (без напевания), не глядя на него, давая все лицо публике, как бы конфузясь этого признания. Одним словом надо делать так, чтобы публика все поняла. Пробуем на все лады». 26 января Книппер писала о предстоящей генеральной репетиции: «Я решила, что „трам-там“ (у тебя она спрашивает, он отвечает) она говорит, что любит его и будет принадлежать ему, т. е. признание, кот<орого> он долго добивался. Я сижу за письм<енным> столом у самой рампы, лицом к публике и с волнением что-то черчу карандашом. Когда он запел, она взглянула, улыбнулась, отвернулась, т. е. склонила голову и спрашивает — „трам-там“? После его ответа она еще взволновеннее говорит: „тра-та-та“, и наконец решительно, „трам-там“. Если это все сделать с улыбкой, легко, не вышло бы пошло, в виде простого rendez-vous. Ведь до этой ночи их отношения были чистые, правда? По-моему, все идет теперь хорошо. Четвертый акт, начиная с прощания Маши с Вершининым, говорят, страшно силен по впечатлению. Послезавтра напишу о генеральной».