Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [8]

Не думаю, что г-н Флоке был когда-нибудь беспечен. Его юность, по-видимому, прошла скучно и размеренно. Его духовный облик не дает основания думать, что ему знакома счастливая беззаботность детских лет, когда всем существом бездумно отдаешься забавам. Я тщетно пытался найти его юношеские литературные опусы — ни одного водевиля, ни одного сонета, ни наброска к роману, ничего, ровно ничего!

Следовательно, г-на Шарля Флоке даже нельзя причислить к разряду литературных неудачников, которые бросаются в омут политики, пережив увлечение литературой и театром. Эта посредственность, лишенная воображения, этот честолюбец, обладающий упорством пигмея, живет в непрестанном страхе: а вдруг он не вырастет ни на один сантиметр. Еще с пеленок им овладела мечта стать министром; и завтра он будет министром, потому что любая бездарность в конце концов может стать министром, если она этого захочет и если она бездарность.

Поглядите на г-на Флоке за работой. Поучительное зрелище. Кажется, будто смотришь в микроскоп и видишь, как копошится микроб на каком-то огромном теле.

Он пользуется двумя видами новейшего оружия: прессой и адвокатурой. Как я уже говорил, Шарль Флоке не допускает никакого отклонения от избранного пути — ни вправо, ни влево; он не считает нужным нравиться окружающим и не испытывает ни малейшего желания привлечь к себе людей любезностью и добротой. Им руководит только инстинкт насекомого, подземными ходами он ползет к заветной цели, орудуя двумя своими острыми инструментами. Он выступает как адвокат и пишет статьи. Этого достаточно для продвижения вперед.

Беда только в том, что с первых дней известности Шарля Флоке все оборачивается против него. Вспомните знаменитый клич, который он бросил, когда по улицам нашей столицы проезжал царь: «Да здравствует Польша!» После некоторого оцепенения весь Париж разразился безудержным смехом. Настолько эта выходка показалась комичной. Люди подумали, что Флоке хочется во что бы то ни стало поднять шум вокруг своей особы. Вероятно, в какой-то мере так оно и было; но мне клич Флоке кажется скорее наивным, чем рассчитанным. Господин Прюдом в минутном порыве демократизма и гуманности тоже мог бы воскликнуть: «Да здравствует Польша!» Это была бы вспышка торжественной глупости.

С тех пор г-н Флоке сделался предметом насмешек. Его жестоко осмеяли по поводу сочувствия Польше. Затем ополчились против фасона его шляп и покроя сюртуков, — он носил шляпы с широкими полями и сюртуки с большими лацканами, как гиганты Революции в театральных пьесах. В те времена каждый из наших республиканцев избирал для себя образцом великого человека и старался копировать его внешность: один воображал себя Робеспьером, другой — Дантоном, третий — Маратом. Если бы тогда кто-нибудь предсказал, что г-н Флоке в один прекрасный день станет министром! Париж захлебнулся бы от смеха, а пророка, возвестившего это, отправили бы в сумасшедший дом. Даже политические друзья Флоке дивились его бесталанности. Я сам слышал, как резко о нем отзывались его единомышленники.

Однако эта известность, какой бы курьезный характер она ни носила, явилась, но сути дела, началом его успеха. Г-н Флоке, конечно, понял это. Он не смутился. Больше чем когда-либо он с победным видом задирал нос. Журналист и адвокат делали свое дело.

Что можно сказать о Флоке-журналисте? Да его, собственно, и не существует. Подавляющему большинству французов неизвестно, что г-н Флоке сотрудничал во многих газетах. Испробовав свое перо в газетенках Латинского квартала, он поместил немало статей в «Эроп», «Курье де Пари», «Тан»; но если кто-нибудь пожелает познакомиться с ним ближе, то пусть ищет его творения, главным образом, в газете «Сьекль». Мне кажется, что около 1874 года г-н Флоке даже основал копеечную газету «Ле Пепль», но не смог вдохнуть в нее жизнь. Трудно себе представить более серого, более тяжеловесного и менее корректного полемиста. В его монотонных и удручающе длинных фразах свалены в кучу самые затасканные мысли. Впрочем, если оставить в стороне бессодержательность и суконный язык этих статей, то единственной чертой индивидуальности является их злобный тон, — тут сказался весь Шарль Флоке.

Перейдем к Флоке-адвокату. Здесь мы слышим все тот же озлобленный голос. В судебной палате вы не услышите речи, которая бы звучала более бесчувственно. Это один из тех замогильных голосов, какие обычно поворачивают дело не в пользу подзащитного. Впрочем, г-н Флоке принадлежит к школе адвокатов, для которых спасение жизни клиента — ничто, а их адвокатское честолюбие — все. Для г-на Флоке важно одно — пробраться в депутаты, подняться на первую ступеньку власти. Вот почему он является неизменным участником всех политических судебных процессов: он начал с процесса по делу об Ипподроме и Комической опере, потом выступал на процессе Тринадцати, затем принимал участие в разбирательстве нашумевшего дела Виктора Нуара.[3] Это определенная тактика. Карьера г-на Гамбетты многим адвокатам вскружила головы, и, подобно тому как после Наполеона все честолюбцы бредили эполетами младшего лейтенанта, нынешние честолюбцы мечтают о том, как они у судейского барьера под аплодисменты всей Франции будут спасать своего подзащитного от смерти.