Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [10]

Никто не избежит своей судьбы: г-н Флоке рожден для вторых ролей. Сколько бы он ни злоупотреблял терпением своих слушателей, это ни в коей мере не поднимет его политического веса и не сделает его необходимым человеком. Все приличные места уже заняты; остались лишь дыры, которые необходимо заткнуть. Поэтому г-ну Флоке предначертано войти в министерство через одну дверь и выйти оттуда через другую; ибо я не верю, что он находится на серьезном счету у г-на Гамбетты или у других претендентов. И когда он в течение часа подержит в своих руках портфель министра — фарс будет окончен, г-н Флоке сможет тушить свечи и ложиться спать.

В этом мы находим утешение — мы, которые настолько глупы, что даем власть над собой подобным людям. Если мы возмущаемся политическими скандалами и грязью, нам отвечают: «К чему вы занимаетесь политикой? Проще всего — запритесь у себя в доме и не читайте газет». Совет полезный. Я заперся у себя, вдали от людей; я больше не разворачивал ни одной газеты, я старался забыть все, вплоть до имен людей, стоящих у власти. И что же?! Несмотря на все это, я чувствовал в воздухе их посредственность и задыхался от нее; они были там, наверху, с их безграмотным французским языком, с их дурацкими идеями, которые превращали мое существование в тяжкое бремя. Разве это жизнь, если нельзя даже открыть окно, чтобы подышать свежим воздухом, из боязни быть отравленным политическим зловонием?

Нет, невозможно избавиться от этих людей, даже если бы вы этого хотели. Они засоряют воздух, заслоняют солнце, мы не можем жить в их тени. Единственное утешение, на которое мы можем рассчитывать, — это что, нажравшись до отвала за столом власти, они лопнут от несварения желудка. И потому я за то, чтобы г-н Флоке как можно скорей сделался министром, ибо я незамедлительно получил бы удовольствие видеть, как он сломает себе хребет.

ГАМБЕТТА © Перевод А. Шадрин

Человек произносит речь, человек избирается депутатом, принимает участие в политических переворотах, приходит к власти. И вот за десять лет престиж этого человека непомерно вырастает, он — первый во Франции, первый — в Европе, во всем мире о нем говорят больше, чем о Корнеле, почти столько же, сколько о Вольтере. Нет газеты, которая каждое утро не трубила бы о нем в фанфары. Один его жест обсуждается в течение целой недели. Ему нельзя ни кашлянуть, ни высморкаться без того, чтобы по этому поводу не пролились потоки чернил. Из него сделали божество — я хочу сказать, что он царствует и, по-видимому, до скончания века будет вершителем наших судеб.

Таковы факты, и нас, критиков, наблюдателей и экспериментаторов, факты эти поражают, приводят в смущение. Откуда вся эта слава? Откуда это всемогущество? Мы не друзья и не враги этого человека, мы не хотим занять его место, точно так же, как не хотим подбирать крохи с его стола. Как людям, приверженным науке, нам только любопытно было бы разобрать его по частям, а потом снова собрать, чтобы понять, как он действует. Это — самое простое исследование человеческого механизма, и его можно произвести с полным бесстрастием, из одного только интереса к документальной стороне дела. Но, оказывается, именно этот вопрос разрешить не так-то просто. Когда мы судим о писателе, все очень легко: существуют напечатанные произведения, — они все объясняют. Виктор Гюго — великий лирический поэт нашей эпохи, Бальзак — ее великий романист, и это может быть доказано неопровержимыми документами. Но не будем забираться так высоко, возьмем первого попавшегося писателя, — его книги говорят о том, каково его значение. Когда же дело доходит до политического деятеля, тут вы сбиваетесь. Кончается всякая определенность, суждения свои вам приходится строить на зыбучем песке, — стоит произойти какому-нибудь событию, и песок этот перемещается.

Итак, я рассматриваю сегодня г-на Гамбетту как типичный образец той шумной славы, которая неожиданно оглушает целую нацию. Почему он занял такое место? Почему именно он, а не кто другой? Где то, что он создал, где великое творение, которым мы обязаны лично ему и которое может служить оправданием занимаемому им почетному месту? Словом, какого рода явление предстает перед нами, когда мы сталкиваемся со столь головокружительной карьерой, построенной из материала, прочность которого совершенно непостижима для нас, людей пера, привыкших анализировать человеческие поступки.

Сейчас издают несколько толстых томов с речами Гамбетты. На столе у меня лежит корректура первого тома. Я прочел ее и погрузился в глубокое раздумье.

Как! Может ли это быть, неужели из этого и выросла карьера Гамбетты? Не будем заблуждаться, — единственным его серьезным достоинством до сих пор были слова. Есть один неопровержимый факт — влияние его красноречия на публику, как на улице, так и в палате. В этом стоило бы разобраться: надо бы узнать, в чем же здесь дело — в достоинствах его или в недостатках. Но так или иначе, силой ли своей логики и убежденности или своим чисто физическим обаянием, оратор безраздельно овладевает публикой. Начиная с его первых выступлений в уголовном суде и в Законодательном корпусе, мы уже чувствуем эту силу. После войны я часто слышал его в Национальном собрании и каждый раз сталкивался с тем же явлением, даже тогда, когда публика бурно выражала свою враждебность. Стоит ему произнести несколько фраз, как он захватывает аудиторию и с такой тиранической неотвязностью овладевает вниманием слушателей, что его коллеги не любят выступать после него.