Том 26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует». Смесь. Письма - [60]
Всё это, думается мне, козыри для нашего господина, если он намерен продолжать свои изыскания. Я могу назвать немало и других книг. Это письменные документы, но если мы обратимся к тому, что я называю устными документами, то им не будет конца. Так, когда я в третий раз посетил Палатин, к великой моей чести и радости, меня сопровождали наш знаменитый художник Эбер, а также г-н Бернабе, руководивший раскопками, который любезно сообщил мне весьма полезные сведения. Вместе с г-ном Эбером я посетил Сикстинскую капеллу, станцы Рафаэля и Музей древностей. Но я умолкаю, мне не подобает называть министров, которые любезно пошли мне навстречу, различных администраторов, которые сами захотели осведомить меня обо всем, римские салоны, где я был принят, всех дружественно расположенных ко мне людей, с помощью которых мне удалось за пять недель напряженного труда собрать небывалое количество материалов.
Как-то раз мне сообщили, что один из моих друзей прозвал меня Акулой. Я почесывал затылок, не зная, обижаться мне или радоваться. Так, значит, я акула, которая плывет за кораблем и все поглощает! Ну, что ж! По существу говоря, быть акулой даже лестно! Да, да, я горжусь этим и хочу быть акулой! Акулой, которая поглощает современный мир. Я имею на это право, и если это мне удастся, я буду достоин похвалы. Великий труженик и творец всегда переваривает свой век, чтобы воссоздать его в живых образах.
И вот когда какой-нибудь господинчик обвиняет меня в плагиате, мне остается только пожать плечами! Уже тридцать с лишним лет я занимаюсь творчеством и произвел на свет больше тысячи детей, они все со мной; а сколько я исписал страниц, — я создал целый мир, населенный людьми и богатый событиями! Разве я не доказал свою плодовитость, сотворив столько людей? Разве я не окружен на редкость многочисленной семьей? Как же мне не хохотать, когда меня обвиняют, что я ворую детей у других?
Так вот, милейший, вы, конечно, можете говорить, что я страсть какой жадный и все себе присваиваю, но никто на свете вам не поверит, что я не являюсь отцом великого множества своих детей!
Из сборника
«ИСТИНА ШЕСТВУЕТ»
© Перевод О. ПИЧУГИН
ПИСЬМО ЮНЫМ
Нижеследующее письмо вышло отдельной брошюрой, поступившей в продажу 14 декабря 1897 года.
Не видя в то время ни одной газеты, которая согласилась бы печатать мои статьи, и желая к тому же оставаться вполне независимым, я решил продолжить борьбу изданием ряда брошюр. Поначалу я имел намерение выпускать по одной брошюре каждую неделю, в твердо установленный день. Однако впоследствии я почел за лучшее не связывать себя заранее оговоренными сроками, с тем чтобы располагать своим временем, как мне заблагорассудится, и писать лишь о том и тогда, что и когда сочту необходимым.
Юноши, куда вы идете? Куда идете, студенты, вечно спешащие толпой по улицам, дабы всенародно излить свою радость иль высказать свой гнев, когда вами движет властное желание возвысить голос возмущенной совести?
Быть может, вы спешите выразить негодование беззаконием власть предержащих, быть может, попрана истина и справедливость, коих вы жаждете со всем жаром неискушенных сердец, не ведающих политических сделок и подлостей, каждодневно совершаемых в жизни?
Быть может, вами владеет стремление покончить с общественной несправедливостью и всею силою негодования ваших пылких сердец поколебать чаши весов, на которых столь неравной мерою отпущено благоденствующим и обездоленным мира сего?
Быть может, ратуя за терпимость и за независимость человека, вы собрались освистать какого-нибудь узколобого сектанта мысли, который провозглашает крах науки, вознамерившись сковать ваш свободный дух этим отнюдь не новым и лживым утверждением?
Быть может, вы стекаетесь под окна какого-нибудь изворотливого лицемера, чтобы во весь голос заявить о своей неколебимой вере в будущее, в век грядущий, вами возвещенный, когда во всех концах света будет утвержден мир во имя справедливости и любви?
— Нет, мы идем, чтобы ошикать человека, старика, который после долгих лет труда и честного исполнения долга вообразил, что может безнаказанно отстаивать правое дело, добиваться торжества истины и исправления ошибки ради спасения чести самого отечества нашего!
О, в дни молодости я знавал Латинский квартал, бурлящий высокими страстями юности, любовью к свободе и ненавистью к грубой силе, которая убивает мысль и подавляет дух человеческий. Во времена Империи я был свидетелем того, как бесстрашно он вставал в оппозицию, — и если это и бывало порой несправедливо, то единственно от избытка вольнолюбия. Латинский квартал освистывал писателей, угодничающих перед Тюильри, изводил профессоров, чье преподавание не приходилось ему по вкусу, восставал против всякого, кто оказывался на стороне мракобесия и тирании. Здесь пылал священный огонь безумства двадцати лет, когда все мечты кажутся осуществимыми, а грядущее представляется неминуемым торжеством Совершенного общества. И если обратить взор к еще более отдаленным временам, к летописи благородных страстей, поднимавших на бой учащуюся молодежь, то и тогда убеждаешься, что она роптала против несправедливости, испытывала боль за униженных, обездоленных и опальных и вставала на их защиту против жестоких владык. Молодежь поднимала свой голос в защиту Польши и Греции, отстаивала всех страдальцев, отданных на растерзание безжалостной толпе иль деспоту. Когда говорили, что Латинский квартал бушует, можно было не сомневаться в том, что пламя возгорелось из пылкой жажды справедливости, столь свойственной юным, которые всегда готовы постоять за правду против всех и вся, верша в едином порыве дело благородных душ. И какая буря гнева тогда подымалась, какой неудержимый поток стремился по городским улицам!
