Том 25. Из сборников: «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - [241]

Да, она обманывала самое себя, когда минутами мечтала о роли моралиста-ниспровергателя. Ей просто надо было быть мужчиной, чтобы обладать упрямой волей сектантов, которая одна только и может поставить целую человеческую жизнь на службу раз навсегда избранной цели. Если, например, в предисловиях к первым изданиям «Индианы» Жорж Санд изложила и социальные теории, то изданию 1852 года она предпослала следующие строки: «В этой книге увидели умышленные нападки на брак. Я не задавалась такими намерениями и была безмерно удивлена тем, что критика сумела наговорить так много хорошего по поводу моих разрушительных намерений. Критика чересчур глубокомысленна, и это ее погубит: она никогда не судит просто о том, что просто написано». И это очевидная истина. Позднее, в других романах Жорж Санд будет воспевать святость и неомрачаемое счастье супружества. Если не считать ее верности идеям красоты и благородным, возвышенным чувствам, нет такого тезиса, который бы она, поддерживая сначала, не стала бы впоследствии опровергать. Поистине она шла с закрытыми глазами среди своих мечтаний, и для нее не было ничего более отрадного, чем довериться надежному поводырю. Это объясняет, почему она так часто оказывалась в роли ученицы того или иного выдающегося человека, чьи имена я уже называл. Несмотря на своеобразие таланта Жорж Санд, ее женская натура нуждалась в постоянной поддержке. Она эмансипировалась, но по существу так и осталась слабой женщиной и охотно клала свою голову на чье-нибудь сильное плечо. Один критик сказал о ней: «Она — всего лишь эхо, облагораживающее голоса». Другой критик, более язвительный, добавил, пародируя афоризм Бюффона: «У г-жи Жорж Санд стиль — это мужчина». В этих слишком суровых суждениях есть доля истины. Когда изучишь ее поближе, на каждом шагу обнаруживаешь в ней женщину.

И как она поэтому нежна к своим героиням! Женщина в ее произведениях почти всегда существо восторженное, между тем как мужчина играет в них обычно неблагородную роль. У Жорж Санд есть свой очень типичный для нее идеал женщины — разумной и страстной, благородной и осмотрительной. Она, видимо, мечтала, и притом чисто инстинктивно, обновить общество через женщину; вот почему она создала образы своих воинственных героинь, таких бесстрашных, порою таких хитрых и неизменно прекрасных. Из них составился бы целый батальон амазонок, а перечислить их всех — просто не хватило бы сил. Во главе этого отряда стоит Эдмея из романа «Мопра», о котором я буду говорить ниже; за нею идут другие: маленькая Фадетта, совершающая чудо, чтобы, превратившись в красотку, одержать победу; Каролина из «Маркиза де Вильмер», чья робкая и самоотверженная любовь делает ее, скромную компаньонку, знатной маркизой. Ограничусь этими примерами. И тут же я полагаю уместным сказать о бесполезности всей этой затеи: Жорж Санд не удалось ни на шаг продвинуть эмансипацию женщин. Остались только творения поэта, потому что только поэт был и ней исполнен веры. Моралист оказался слишком благоразумен, слишком неуверен в успехе, чтобы настойчиво идти к цели. На длинную вереницу героинь Жорж Санд смотришь лишь как на плоды поэтического вымысла, как на трогательные и гордые создания, чересчур утонченные и настолько далекие от живой жизни, что они не могут послужить мало-мальски убедительным аргументом в защиту высокой идеи.

Приведу несколько строк, в которых Жорж Санд судит о самой себе с большой проницательностью: «По натуре я поэт, а не законодатель; в случае нужды могу быть воином, но никогда — парламентарием. Меня можно подвигнуть на все, сперва убедив меня, а потом командуя мною; но что-либо открыть, решить что-то я не способна. Я готова принять все, что принесет благо. Пусть отнимут у меня мое имущество и мою жизнь, лишь бы только не лишали бедный мой ум сильфов и нимф высокой поэзии». Если мы сопоставим теперь с этим признанием следующие несколько строк, которые содержат религиозное кредо Жорж Санд, то получим о ней полное представление: «Религия моя в сущности своей всегда оставалась неизменной; при свете разума формы прошлого утратили для меня, как и для моего века, былую ценность, но вечная доктрина всех верующих — милосердный бог, бессмертная душа и жизнь в ином мире — это устояло против всякого анализа, против всяких рассуждений и даже против отчаянных сомнений, порою одолевавших меня». Жорж Санд была мечтательницей и деисткой, — короче охарактеризовать ее невозможно.

К тому же и обычная ее манера держать себя выдавала ее подлинную натуру. Она не отличалась легким и блестящим остроумием. В разговоре она была вялой, медлительной и стесненной. Ее полноватое лицо, ее большие глаза хранили выражение немой и глубокой сосредоточенности, какое иногда можно наблюдать у животных. Она непрерывно курила и любила следить за подымающейся кверху струйкой дыма. Самым большим удовольствием для нее было, если, находясь в ее комнате, вы забывали о присутствии хозяйки и вели себя так, будто ее и нет. Слушая вас, она погружалась в и мечтания и словно спала с открытыми глазами. Взгляд ее был обращен как бы внутрь. Она походила на тех морских птиц, которые с невероятным трудом ковыляют по прибрежному песку, но мгновенно обретают и ловкие и быстрые движения, стоит только их лапам и крыльям коснуться поверхности воды. Если Жорж Санд тяжело плелась по пыльной дороге жизни, то она легко воспаряла к небесам, едва лишь брала в руки перо. Слова, которые она произносила запинаясь, текли тогда широким потоком. Ее сосредоточенность находила выход в напряженном труде. Она была только поэтом и умела одно — писать.