Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I - [131]

— Тебе хорошо говорить, — возразил тот, которого спутник называл командиром и в котором читатель, вероятно, уже узнал Мишеля Гартмана. — Тогда было иное дело, надежда поддерживала нас. Мы знали, куда идем. Но здесь мы обречены на гибель, брошенные одни в неизвестной местности, почти без оружия и окруженные врагами. Бороться напрасно. Повторяю тебе, я изнемогаю от усталости и не в силах сделать одним шагом более.

— Положим, командир, но вот что. Вы слабы, а я силен. Возьмите меня под руку и опирайтесь на нее.

— К чему утомлять тебя, когда ты и так измучен? Какая в том польза, что мы сделаем несколькими шагами более? — возразил он уныло.

— Полноте, командир, я вас не узнаю. Вы ли это говорите? Вы, самый храбрый офицер в полку? Вы, который спасли нас из Седана чудом ума и геройства? Не воображаете ли вы, чего доброго, что я брошу вас тут? Да за кого вы меня принимаете? Честное слово, если вы не в силах идти, я понесу вас. Издохну, но не оставлю вас тут на дороге.

Грустная улыбка мелькнула на губах офицера; он крепко пожал руку честному малому, преданность которого ему давно была известна.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он, — пойдем далее. Но я сильно опасаюсь, что все это поведет к одной роковой развязке.

— Что ж! После нас и миру конец, — весело сказал солдат. — Если мы умрем, судьба наша обеспечена. Ведь надо этим кончать рано или поздно. Смерть не пугала ни вас, ни меня; смотрели мы ей в глаза довольно часто; однако, если уж умирать, то не иначе как после борьбы до последней крайности и с сознанием, что сделано все человечески возможное, чтобы спастись. Возьмите меня под руку, командир, и с Богом в путь!

— Спасибо, не теперь еще. Я немного отдохнул. Если б позднее мне понадобилось, я попрошу твоей помощи.

Мишель и Паризьен пошли далее. Они подвигались вперед медленно и с величайшим трудом.

Так шли они около двадцати минут, когда Паризьен вдруг остановился и вскрикнул от радости.

— Видите? — обратился он к своему спутнику, указывая рукой на жилье, показавшееся из-за деревьев. — Что я говорил? Вот и желаемая хижина. Теперь мы спасены. Нам можно отдохнуть всласть. Однако, что значит упорство! Гм! Знаете ли, командир, пусть черт меня поберет с руками и с ногами, если в подобные минуты я не говорю себе, что есть милосердный Бог. Непременно быть должен, что бы там ни говорили.

Они свернули с дорожки, по которой шли, на узкую и едва проложенную тропинку, ведущую, по-видимому, бесконечными извилинами к завиденному ими жилью.

Тропинка, действительно, и вела к этой цели, но обходом. Хижина оказалась немного лучше, чем путешественники сочли ее сначала. Это не был один из тех временных приютов, которые дровосеки имеют обыкновение возводить, воткнув в землю несколько кольев. Конечно, это была избушка, крытая соломой, но довольно большая, с четырьмя окнами на лицевом фасаде, большою створчатой дверью, чердаком и навесом для двух-трех лошадей. Позади был огород, где росло не совсем систематично несколько овощей, огражденных, однако, от вредных животных забором.

Обогнув это вполне сельское жилище, путешественники достигли, наконец, фасада, который выходил на довольно широкую, обложенную камнями, проезжую дорогу. Дом стоял, так сказать, на перекрестке, где сходилось несколько дорог.

Словом, хижина просто была гостиница или, вернее, постоялый двор жалкого вида, но путникам показалась крайне приветлива, благодаря положению, в котором они находились.

Они вошли в приемную средней величины, с очень низким потолком; вся меблировка ее состояла из ветхого прилавка, нескольких хромых столов и стенных часов с кукушкой в деревянном сосновом чехле.

Женщина лет пятидесяти, в одежде местных крестьянок, сидела на солнце у двери и пряла, бормоча вполголоса молитвы.

Увидав подошедших посетителей, она подняла голову, ласково улыбнулась им и знаком пригласила сесть. Повторить приглашение не понадобилось. Вслед затем старуха встала, не говоря ни слова, и вышла в дверь направо от прилавка.

Измученные до последней степени Мишель и его солдат опустились, как уже сказано, на скамью и оставались довольно долго в состоянии какого-то бесчувствия, неподвижные и безмолвные.

Старуха вернулась.

В каждой руке она держала по запыленной бутылке.

Взяв на прилавке два стакана, она поставила их перед путешественниками, одну из бутылок выставила на стол, другую раскупорила и налила из нее до краев в оба стакана.

— Выпейте-ка, мои голубчики, — ласково сказала она кротким и добрым голосом. — Это хорошее бургонское. Не всем я даю его, разумеется. Но с первого взгляда увидала, что вам нужно подкрепить силы… Ни, ни! Не говорите еще… Подайте-ка только стаканы. Когда в желудке два стаканчика доброго вина, совсем оживешь… Ну, что вы теперь скажете? Не права ли я? — прибавила она, ставя бутылку на стол и глядя на посетителей с улыбкой.

— Ей-богу, правы, тетка! — весело вскричал Паризьен, облизываясь. — Вот-то вино на славу! И мертвого бы воскресило. О, добрая женщина, вам пришла счастливая и великодушная мысль! Только подобных два стакана вина могли восстановить некоторый порядок в моей голове и возвратить немного сил моему бедному коман… товарищу бишь, — поправился он.