Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I - [130]

— Теперь, полагаю, с вас довольно, — с насмешливою улыбкою сказал Мишель, несколько раз втыкая кончик сабли в ножны, взял пистолет из седельных чушек на одной из лошадей, взвел курок и прицелился прямо в грудь растерявшегося противника, говоря повелительно:

— Теперь выслушайте меня, сударь. Вы поступили со мною как мерзавец. Мне стоило бы сделать знак этим честным людям, чтобы вы мгновенно были расстреляны, как грабитель и подлец. Не делаю я этого только ради вашего мундира, который вы позорите; но вы должны мне дать честное слово, что не выйдете из замка прежде чем через час после нашего отъезда, и что доставите это письмо в собственные руки генерала, как бишь его, который командует в настоящее время немецкими войсками в Седане.

— А если я слова не дам? — сердито возразил улан.

— Я застрелю вас на месте, клянусь честью, — сказал Мишель, нахмурив брови.

Пруссак поднял голову и взглянул на своего противника, но увидал в его сверкающем взоре такую твердую и непоколебимую решимость, что невольно опустил глаза.

— Согласен, — сказал он, — не на моей стороне сила, я должен покориться. Даю вам слово тщательно исполнить навязанное вами поручение и не выходить отсюда с моими солдатами ранее часа после вашего отъезда. Но, — прибавил он, скрежеща зубами, — мы еще встретимся когда-нибудь, надеюсь, и тогда…

— Я вас уже не пощажу, — перебил Мишель, пожав плечами, — но убью как собаку.

Он повернулся к нему спиною, не уделяя ему более внимания, и пошел проститься с графом и членами его семейства, которые, несмотря на политические свои мнения, невольно восхищались храбростью и великодушием, только что оказанными в их присутствии молодым офицером.

Мы уже говорили, что французских солдат было двенадцать. Уланских же лошадей оказывалось всего одиннадцать, включая лошадь поручика Теплица.

Граф С. де В… был настолько любезен, что дал три собственные лошади в распоряжение беглецов; но великодушие это совершено было втихомолку и как бы против воли, чтобы ни под каким видом не испортить своих отношений с пруссаками.

— На лошадей, товарищи, и с Богом! — крикнул Мишель, вскочил на великолепного арабского жеребца, принадлежащего графу.

Солдаты мигом вскочили в седло. Мишель салютовал шпагой, и отряд выехал из замка. Он помчался во весь опор по направлению к Вогезским горам.[4]

Глава XXIII ХИЖИНА НА СААРЕ

Около двенадцати дней после событий, изложенных в предыдущей главе, то есть в среду 21 сентября, часу в пятом пополудни, два человека, которых по одежде можно бы принять за простых работников-стекольщиков, шли торопливыми шагами вдоль крутого в этом месте берега Саара. Дорога, по-видимому, вела через лес в деревню, или, вернее, местечко Сент-Квирин, справедливо славившееся своими зеркальными фабриками.

Дождь шел всю ночь и часть утра, но к одиннадцати часам лучи солнца прорвались, наконец, сквозь облака, и погода разгулялась.

Однако, в лесу еще не просохло и толстый слой грязи покрывал землю. Путники то и дело скользили, что очень замедляло их ход и до крайности было утомительно.

Порой они останавливались и тяжело опирались на свои узловатые палки, отирали со лба струившийся пот и глубоко переводили дух, как бывает при большой усталости.

Эти два путника, черты которых трудно было различить из-за широких полей их круглых шляп, надвинутых на глаза и скрывавших большую часть лица их, в походке и во всех движениях изобличали силу и легкость молодости.

Сверх всего у них надеты были длинные по колено блузы, и на ногах, обутых в башмаки с толстыми подошвами, были кожаные штиблеты, доходившие до половины бедра.

Каждый из странников нес на спине котомку, какую обыкновенно имеют странствующие по Франции работники, и оплетенная стеклянная горлянка, надетая через плечо, висела на левом боку.

Чем глубже они уходили в лес, тем более они на каждом шагу встречали препятствий.

Они шли рядом, не говоря ни слова, и все с беспокойством озирались вокруг, точно чего опасались.

Впрочем, кто бы ни были эти люди, что происходило в это время в той части Франции, могло служить достаточным поводом к беспокойству.

После несчастной и постыдной капитуляции в Седане немецкая армия заняла все пограничные департаменты. Расплывшись, так сказать, наподобие масляного пятна, она распространилась по всем направлениям мелкими отрядами, которые захватили без боя все местечки, оставшиеся без защиты, и ввели систему опустошений, грабежа и притеснений, давно уже задуманную в прусских советах, чтобы разорить и довести до отчаяния несчастные земли, на которые накинулись словно стая хищных врагов.

Проходя деревни, лежавшие на их пути, странники были свидетелями всякого рода неистовств, совершенных немецкими начальниками.

Одним чудом удалось им достигнуть целыми и невредимыми леса, где мы встречаем их.

— Из сил выбился, не могу идти далее! — вскричал один из путешественников, останавливаясь и тяжело опираясь на свою палку. — Я падаю от усталости. Хоть бы смерть грозила мне на этом месте, я должен отдыхать, пока не соберусь опять с силами.

— Вы не сделаете этого, командир, — возразил другой. — Не может быть, чтоб мы не встретили менее чем через час времени одну из хижин, построенных дровосеками, о которых нам говорили. Немного бодрости еще. Быть может, подобный приют отсюда в двух шагах и безумно тут останавливаться по колено в грязи. То ли мы еще выносили в Африке и все-таки не унывали.