Том 2. Время Наполеона. 1800-1815. Часть вторая - [7]

Многие немецкие историки не находят достаточно сильных выражений для заклеймения этих деспотов малого калибра, угнетением своих подданных старавшихся вознаградить себя за раболепие перед иноземным властелином. Нетрудно найти некоторые смягчающие обстоятельства. Упраздненные в это время сеймы (ландтаги) представляли собою горсть привилегированных, защищавших не права нации, а прерогативы своей касты. Они не являлись гарантией прав и в то же время стесняли власть. Сверх того, новые королевства были своего рода винегретом, отдельные частицы которого различались своими традициями, своими законами и даже наречиями; надо было сплавить воедино все эти враждебные элементы. Для того чтобы могла развиваться национальная жизнь, предварительно надо было покончить с прошлым; а как же сделать это, если не удалить прежде всего тех, кто являлись официальными и законными защитниками этого прошлого?

Пруссия после 1815 года имела дело с такими же затруднениями и прибегла к подобным же средствам. Единственный, упрек, который заслуживают в действительности монархи Рейнского союза, заключается не столько в том, что они не заменили исчезавших реакционных собраний современными парламентами, сколько в том, что они не всегда решались доводить свое дело до конца и по нерадению или робости останавливались перед коренным разрушением старого порядка. Вообще говоря, они действительно лишь очень несовершенно усвоили преподанные им Францией уроки: они были не столько подражателями Учредительного собрания, сколько продолжателями «просвещенного деспотизма» XVIII века. Из привилегий монархи уничтожили те, которые ограничивали их власть, и довольно мало беспокоились об уничтожении того, что тяготило народ.

Разумеется, политика монархов видоизменялась по государствам, сообразно случайным обстоятельствам и характеру носителей власти. У Наполеона были фанатические подражатели, вроде князя Ангальт-Кетенского, воображавшего, будто нельзя найти конституции лучше той, какую дал своим народам герой «недосягаемо великий, которого он любил как брата»: своих 29 000 подданных он наградил префектом, супрефектом, апелляционным судом, государственным советом.

В южной Германии французское влияние было особенно глубоко в Гессен-Дармштадте и Вюртемберге. А ведь Людвиг Гессенский (1790–1830) был одним из тех, которые дольше всего противились предложениям Наполеона; он же и покинул его одним из последних. Воспитанный прекрасной матерью, великой ландграфиней, вскормленный доктринами энциклопедистов, он серьезно смотрел на свои обязанности. Последовательно, постепенно, энергией и настойчивым благоразумием он сумел уничтожить большинство злоупотреблений феодального режима и подготовил подлинный переворот в общественных отношениях, не возбудив непримиримой ненависти.

В противоположность Людвигу Гессенскому, ни один монарх не возбудил столько ненависти и раздражения, как Фридрих Вюртембергский (1797–1816). Грубый и резкий, он обладал душой тирана. Никто так безжалостно не угнетал мелких имперских князей, никто не нарушал с большим высокомерием сословных прерогатив и вольностей земских чинов, никто точно также не проявлял большего равнодушия к страданиям своего народа, никто не относился с большим презрением к общественному мнению. Но у Фридриха были ясный ум и твердая воля: не раз он осмеливался противиться даже приказаниям самого Наполеона. Фридрих заблаговременно предвидел его падение. Этот момент мог сделаться очень опасным для всех протеже Наполеона, успевших поживиться его даяниями. Фридрих приготовился к этому моментух создав государство, достаточно прочно объединенное для того, чтобы отстоять себя от всяких покушений извне и существовать собственными силами. Отменяя всякие податные изъятия, предоставляя своим подданным личную свободу и свободное распоряжение своим имуществом, он стремился этим усилить свою власть, но его разумный деспотизм тем не менее приносил пользу и народным массам.

Максимилиан-Людвиг Баварский (1799–1825) проводил то же дело объединения с большей мягкостью и с меньшим напряжением воли. Хотя он и принимал в делах более активное участие, чем это думали долгое время, однако он часто подчинялся воздействию своего любимого министра Монжела, который весь был поглощен дипломатией и не всегда вносил достаточно последовательности и усердия во внутреннее управление. Монжела, когда-то подвергшийся преследованиям за принадлежность к обществу иллюминатов, не забыл своей обиды; ученик Кауница и дипломатов XVIII века, он ненавидел церковь и ее привилегии, но в борьбе с ней проявлял больше страстности, чем твердости, и его вызывающие мероприятия не всегда пресекали зло в корне. Монжела не столько колебал положение знати, сколько грозил ей; он торжественно провозгласил уничтожение крепостного права, но не сделал ничего для освобождения крестьян от феодальных повинностей; обнародовал конституцию, которая никогда не применялась. Главной его заслугой было то, что он дал Баварии хорошее управление и сломил господство духовенства. Ему недоставало прилежания, умения входить в подробности дела, серьезности ума.