Том 2. Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции. Сказки - [162]

Оса-пастушка быстро оделась и вскоре уже шла к управляющему. Всем показалось просто невероятным, что такое дитя, как она, может заставить управляющего, самого могущественного человека во всем Мальмбергете, отступиться от своих слов. Потому-то сестра милосердия и другие женщины не могли не отправиться за ней в некотором отдалении — чтобы поглядеть, хватит ли у нее духу все же пойти к нему.

Оса-пастушка шла посреди дороги. И было в ее облике нечто заставлявшее людей оглядываться и смотреть ей вслед. Она шла такая серьезная и с таким достоинством, словно молодая девушка, идущая к первому причастию. Голову она повязала большим черным шелковым платком, который ей достался от матери. В одной руке она держала свернутый в трубочку носовой платок, в другой — корзинку с деревянными игрушками, вырезанными маленьким Матсом.

Дети, игравшие на дороге, увидали ее и подбежали к ней с криком:

— Куда ты, Оса? Куда ты идешь?

Но Оса не отвечала. Она все шла и шла вперед, словно никого не видела и ничего не слышала. А когда дети, не переставая задавать вопросы, побежали за ней следом, сопровождавшие девочку женщины остановили их.

— Не мешайте ей! — сказали они. — Она идет к управляющему просить, чтобы он позволил устроить торжественные похороны ее братцу, малышу Матсу.

Тут и детям стало страшно от ее дерзости, и они небольшой стайкой последовали за ней — поглядеть, что будет.

Было около шести часов вечера, в шахтах кончалась работа. Оса прошла уже большую часть пути, и тут навстречу ей стали попадаться возвращавшиеся домой рудокопы. Они быстро и размашисто шагали, не глядя по сторонам. Но кое-кто, встретив Осу, заметил в ней что-то необычное. Осу спросили, что случилось. Она не ответила ни слова, зато другие дети стали громко объяснять, куда она собралась. «Какая храбрая эта малышка!» — подумали рудокопы. И некоторые последовали за ней — поглядеть, чем все кончится.

Оса направилась прямо в контору, где управляющий имел обыкновение сидеть за работой допоздна. Когда она вошла в прихожую, дверь распахнулась, и перед ней на пороге предстал сам управляющий; он был в шляпе, с тростью в руках — собрался уже идти домой обедать.

— Кого тебе? — спросил он, увидев маленькую девочку, закутанную в черный шелковый платок, со свернутым в трубочку носовым платком в руке.

— Мне нужно поговорить с самим управляющим! — торжественно ответила Оса.

— Ну что ж, тогда входи! — пригласил ее управляющий и вернулся в контору. Дверь он оставил открытой, так как не думал, что девочка надолго задержит его. Те, кто сопровождал Осу-пастушку, теперь столпились в прихожей и на крыльце и могли слышать все, о чем говорилось в конторе.

Войдя туда, Оса выпрямилась, сдвинула на затылок головной платок и подняла на управляющего свои доверчивые глаза. Взгляд их был так серьезен, что от него щемило сердце.

— Так вот, малыш-то Матс помер! — сказала она. Голос ее задрожал, и она не смогла больше говорить.

Тут управляющий понял, кто она.

— Так ты и есть та девочка, которая собирается устроить богатые похороны? — доброжелательно сказал он. — И думать забудь об этом, дитя мое! Похороны обойдутся тебе слишком дорого. Узнай я раньше, я бы сразу это пресек.

Лицо девочки дрогнуло, и управляющий решил, что она вот-вот заплачет. Но, пересилив слезы, она сказала:

— Позвольте спросить, могу ли я рассказать вам о малыше Матсе?

— Я уже слышал вашу историю, — как всегда спокойно и приветливо ответил управляющий. — Ты не думай, мне жаль тебя. Но я желаю тебе только добра!

Тут Оса-пастушка, еще больше выпрямившись, сказала громким, звонким голосом:

— Малышу Матсу едва минуло девять лет, когда мы потеряли отца, а потом мать, и он должен был заботиться обо всем сам, как взрослый. Но он считал, что нехорошо выпрашивать даже кусочек хлеба! Он всегда хотел сам платить за себя. Он говорил, что мужчине не пристало побираться. Он ходил по дворам, скупал яйца и масло и заключал торговые сделки, как заправский купец. Он никогда не тратил зря деньги, он не прятал ни одной монетки, а всегда все отдавал мне. Даже когда малыш Матс пас гусей, он брал с собой в поле еще и другую работу и был так же прилежен, как какой-нибудь старый человек. Крестьяне в Сконе пересылали с Матсом большие деньги, когда он ходил по усадьбам. Они знали, что могут положиться на него как на самих себя. И несправедливо говорить, будто малыш Матс был еще ребенком. Немного найдется взрослых, которые бы…

Управляющий стоял, глядя себе под ноги; на его лице не дрогнул ни единый мускул. И Оса замолчала, увидев, что слова ее пропали даром. У себя в лачуге ей думалось, что она так много может сказать о маленьком Матсе! А сказала так мало… Как же заставить управляющего понять, что маленький Матс заслужил такие же почетные похороны, как и взрослый?

— Раз я сама хочу заплатить за похороны… — сказала Оса и снова умолкла.

Тут управляющий поднял глаза и посмотрел Осе-пастушке прямо в лицо. Он мерил ее взглядом, он оценивал ее по достоинству, так, как умеют это делать те, во власти которых судьбы многих людей. Он думал о том, сколько ей пришлось пережить, потеряв дом, родителей, сестер и братьев. А ведь она не сломлена и из нее наверняка выйдет прекрасный человек! И тут ему стало страшно: ведь он мог еще увеличить то тяжкое бремя, которое она несет. Его запрет может оказаться той последней каплей, которая переполнит чашу! И девочка согнется. Он понял, каких усилий стоило ей прийти к нему, говорить с ним… Да, видно, она любила своего брата больше всего на свете! И нельзя оскорблять такую любовь…