Том 2. Теория, критика, поэзия, проза - [50]

Чтоб я ожил в Тебе, чтобы огнем стала моей боли зарница,

Чтоб я умер всему, чтобы вот это, перестало пойманным зябликом биться.

И тогда только отпущу Тебя с миром, и в напутствие пожелаю всяческих благ,

Когда стану – сталь и загорюсь тем, чем держится за Тебя Твой непромокаемый ветер флаг.

Да о чем это я? Ты сама это делаешь. Вот почему засвистела по мне такая боль.

Вот почему, в этом явном сне, я прохожу через термически абсолютный ноль,

Вот оно почему я себя чувствую чучелом барсука, без имени и без отчества –

Это, матушка, Твоя шахта – колодец моего одиночества.

Глубина ввысь, прославляемая во всех дымовых (нет дыма без и т. д.) путеводных столпах.

Ты самая переливчатая изо всех певучих щитов черепах,

Всех надежд, криков, воль – собиратель, всякого призыва – мишень,

Мощная, высишься Ты среди своих современников, как Сы-Кун-Ту-Бяо-Шань

И хоть сердце давно и безнадежно сорвал, прошлой манерой живу, но Тебе каждый толчок его посылаю – Ты, Ты, Ты

Одна, резонатор былого, а не пристяжная – луна, зеркало пустоты

Ведь сама пришла, пресуешь все скопы недель, дней и часов (о, каких еще) растирая в ракетную пороховую мякоть

Все фокусы – покусы счастья, всех обид священнейшие образа –

Этого не дано мне Тобой, но если бы даже я и умел когда-нибудь плакать

Теперь, друг за другом, из рогатки выстрелил бы соблазняющие глаза.

Вот он Твой абрис, он уплыл плакальщицей слоистых

Облаков безветренных зорь.

    Я не признаю аллегорий.

Не вижу на свою печаль, выспренных светил чернобархатный бисер:

Твой многозвенный, многоколокольный приход ветром все выстрочал, вытер

И могу больше не видать Тебя, до самого окошечка очереди, куда возвращают использованную карточку дней

И нет мне дела до тех, кто теперь не знал Тебя, кто не молится Тебе, кто не верит в Тебя, кто меня бедней.

Правильно. Я не хуже прежнего помню с кем и как «мы давно повенчаны»

Все это так, всеми цветными чернилами преревизовал подсчет

И сальдо заверено – ухожу исключительно кентером

Не оглядываясь через плечо.

Питер, октябрь 1918 года

«Стакан освещен без блика…» >*

Стакан освещен без блика

Рюмка и алый ликер

И кругом заплелась повелика

Разных болтовни и вер

Но разве понедельники, пятницы,

И вообще недели не сон

Почтительного товарища Пятницы,

Когда его изловил Робинзон?

Так на обитаемом острове

Среди необитаемых дней.

Мы состязаемся тостами

У непогасших огней

Центра всего вдохновения

Неугасающих глаз костра

И, запалом Ньютонова тяготенья

Крепла наша Москва.

Пусть образцово свирепствует

Киевский пылесос

Мы здесь, в невидимой крепости,

Где умер всякий «вопрос».

29/XI <19>18 года. И. Аксенов

Изменчиво >*

С. П. Боброву

Набор упал из очень клетчатых касс.

Мы знаем вероятность Иллиады

И песен Ариоста. Нас

Ничем не испугать.

Рады или не рады,

Любим или не любим,

Но за мигом миг

В свинцовые призмы

Просчитывая ногтем приймем.

Ах. Эти парами в небе чувства

И каменное солнце лета,

И грусть голубую пунша распевая

Гортанными изогнутыми густо…

Все видеть, и многоокий арифмометр,

Мигая треском под лучами пальцев

Молотит жатву пущенного по ветру,

Пойманного пестрого воробья…

Все видеть и на привязи держать увиденное:

Зрение шлифовано в чечевицах,

Озерно мигающих кострам папиросы

И заячьей садке на лицах.

Известняк волны волн, кадильные росы

Крыма и каблук Марии Николаевны Раевской

На оплаканном бурей песке¹ –

Все это чистыми числами вычеканется,

Пышнее партии Стейница…

Но числом не опрокинуть случай:

Лоб горит и в котором ухе звон?

Вот он, Кама, коршуном гнездится,

Вот он голубой гроздью опушен.

И упал клекочущий на ягоды

Клюв кривой; брызжет Сомы сок,

Вышивая по граниту пагоды,

Обгоняя когтистый, полосатый скок.

Растрепать ибисом ирисы,

Магнолии щекотать бархатом ахмелиным

И непроходимые запалить папирусы

Крыльями панического фламинго;

Бьющимся над Гренландией, Вайгачем,

Над девственной лавой террор,

Падающими пилонами света зодиакального

В край Кордильерских озер;

Чтоб лучи, пойманные чечевицами,

Пружинными, на стальной цепочке, не обманули глаз:

Потому что праздно чему то дивиться,

Рассыпанному по шахматным полям касс.

АХ [1919]

Темп вальса >*

Давно ли мои чувства разграблены

  (Кажется и твои),

Но не трещины, а царапины

  По нашим сердцам прошли.

А тучи, теплы и быстры,

  Не закрывают звездную рябь,

Комнате, занавес пестрый

  Распустивший, парус – корабль.

В ней вином о красе графина

  Шелестит налетевшая грусть,

И искали слова не слышно,

  Первых разомкнувшихся губ.

Но не слова, не зова, не ласки,

  Не полупризнанья, не лжи

Мы ждали, потому что внятно

  Нам колокольчики всех дорог цвели

И их лиловые, и их кривые,

  Завивающиеся лепестки –

Волны, волны слезной стихии,

  Не нашей: времени любви

Пусть за стеклами, по асфальтовой

  Палубе, жемчужную пыльцу секунд

Осыпает дождь, и каждой

  Каплей новый зеленый лист раздут –

Мы, не плача, из тех же лоций

  Пролетаем туман – тропой,

Мыслью к мысли, локоть с локтем,

  Плечо о плечо, о щеку щекой,

Расцветать при весенних росах,

  Позабыв о нас, о себе,

На взошедших дуговых колесах,

  В горящем из туч серпе.

30 апреля 1920 года

Довольно быстро >*

В дни горячего гама,

В годы горбатых боев,

Челюстей, стиснутых упрямо,

Запрокинутых на отлет голов,

Что звенит мне, что лучится на зорях,