Том 2. Стихотворения и поэмы, 1891–1931 - [44]

Волновалась и шумела,

  И горела,

    Как огнем…

<1900 – начало 1901?>

«Стемнело. И черные тени…»

Стемнело. И черные тени

На серые стены легли.

А мы всё сидели с тобою

И тихие речи вели…

И всё говорили о разных

Совсем нам ненужных вещах –

Ненужных и серых, как тени

На этих угрюмых стенах,

Ненужных и серых. Но что-то

Звучало сильнее речей…

К плечу голова опускалась,

Сплеталися руки тесней…

И что-то в душе разрасталось

И было так ясно, без слов…

Но ты вдруг сказала, вставая:

«Пойдемте-ка – ужин готов».

<Январь 1901?>

Камни Парижа

В поэзии старых больших городов

Есть близкое что-то к природе:

Стихийною силою веет от них.

И в уличном шуме, в народе,

Струящемся бурной и пестрой волной,

Когда приглядишься поближе,

Услышишь рев бури и дальний прибой…

Я помню, бывало, в Париже

Дыханье всемирной столицы внимал

Я с дикой и странной любовью:

Здесь каждый вершок обагрен и облит

Героев священною кровью;

Есть жгучее что-то в его мостовой,

Вспоённой волною восстаний

И веет дыханьем борьбы вековой

От этих соборов и зданий…

Сперва он меня и пугал, и давил

Своей красотой непонятной,

Но после, как женщину, я полюбил

Весь этот Париж необъятный

Спускается вечер, и ясен, и тих,

Струится красавица Сена.

Оттенки прозрачны, как пушкинский стих,

Как краски у Клода Лоррена.

И вот огоньки уж на Сене зажглись,

И высится, мрачен и страшен,

Темнеющей массой Palais de Justice

С рядами таинственных башен.

Кипящая жизнь подмывает волной

Старинные зданья и стены

И лижет, и точит гранит вековой,

Как воды красавицы Сены.

Но вся пестрота этой жизни людской,

Безумно несущейся мимо,

Без этих остатков минувших веков

Была бы почти нестерпима.

Они в нее вносят трагичный аккорд,

Как реквием отжитой силе.

Так мумии предков на древних пирах

Меж пьяных гостей проносили.

В глухих переулках молчанье и тишь,

Здесь звуки и блеск угасают

И только в пролетах карнизов и крыш

Далекие звезды сияют.

О, камни Парижа! О, если б они

Былое поведать могли бы!

На площади башни чернеют во тьме,

Как две сталактитовых глыбы.

Воспетый поэтом собор Notre Dame!

Фантазии юной приманки!

Напрасно искал я на темных стенах

Зловещее слово «αναγκη».

Всё стерто. Израненный, старый собор

Чуть виден средь мрака ночного,

Но самое кружево черных камней

Сплетается в страшное слово.

Здесь поле иной грандиозной борьбы:

Теперь торжествует мещанство.

Надломлена сила великих церквей,

Могучих твердынь христианства.

Да будет! Сияющий разум стряхнет

Оковы и веры, и чувства!

Мне жаль только этот таинственный мир

Забытого ныне искусства.

Прохладу и сумрак старинных церквей,

Проникнутых тихой любовью,

Где весь отдаешься невольно во власть

Прекрасному средневековью.

Слегка выделяясь, во мраке видны

Пилястры, карнизы, оконца.

И только розетки сияют вверху,

Как два фиолетовых солнца.

Висят разноцветные нити лучей,

На сводах дрожащие пятна,

Весь сумрак какой-то прозрачный, цветной,

Таинственно-тихий, понятный…

А в окнах… там целый особенный мир

Готических старых соборов –

Вся эта гармония красок, цветов,

Фигур, переплетов, узоров.

Теперь там всё тихо. Трепещущий свет

Едва озаряет ступени,

Статуи и стены. От темных колонн

Ложатся гигантские тени.

И тени шевелятся, тянутся вверх,

Как длинные черные руки,

И вдруг раздвигают покров тишины

Органа могучие звуки…

И тяжко вздыхает огромный собор,

Рокочут далекие своды,

И тихо, и глухо им вторят из тьмы

Пустых галерей переходы.

В глухих переулках молчанье и тишь.

И шум, и огни угасают…

И только в пролетах карнизов и крыш

Далекие звезды сияют.

Слепыми глазами большие дома

Глядят в темноту. Оживают

И шепчутся камни при звуке шагов,

И беглые тени мелькают…

Вот Лувр. Расцветал он как чудный цветок

В течение долгих столетий.

Как сердце Парижа, он рос вместе с ним,

И камни священные эти

Слагал в бесконечной работе веков

Бесчисленный ряд поколений.

Теперь там сквозь окна при свете луны

Виднеются белые тени.

Там белые мраморы в залах стоят,

Их лица прекрасны и строги.

Повиты туманною дымкой веков,

Там дремлют античные боги,

И слышится мраморный гимн красоте

В созвучьях ритмических линий…

Там в зале на пурпурном фоне встает

Таинственный облик богини.

В лице ее только одна красота:

Ни горя, ни счастья, ни муки…

Мучительно-дивной загадкой у ней

Отломаны чудные руки.

Глядел я, и делались эти черты

Всё чище, понятней и ближе.

И… виделось старое кладбище мне

Одной из окраин в Париже.

Кругом монументы богатых мещан,

И скромно лежит между ними

Простая могила. На белой плите

Написано славное имя

Того, кто бессменно стоял на часах

У трупа заснувшей свободы,

Когда, истомленные страшной борьбой,

Во тьме задыхались народы.

В то время в развалинах старых твердынь

Шипели и ползали гады,

И молча защитники света во тьме

Слагали свои баррикады.

И лишь наступали чудовища тьмы,

Тогда начиналась потеха,

И он пригвождал их к позорным столбам

Сверкающей молнией смеха.

Но часто в ликующем вихре борьбы

Неверны бывали прицелы,

И верных друзей поражали не раз

Его ядовитые стрелы…

Родился не здесь он, родился в стране

Преданий и сказок – на Рейне,

Где высятся замки и льется рейнвейн,

И звался он Генрихом Гейне.

Но даже по смерти язвит его вновь

Врагов ядовитое жало:

Мещанская пошлость и злоба ему

В посмертном венце отказала.

Где памятник Гейне? Поэт оскорбил

Немецкую скромность стихами!!!