Том 2. Стихотворения 1917-1922 - [10]

Упруг, упорен и велик.

Старик стеклянного тулупа,

Чьи волосы – халупа над халупой,

Своих кудрей раскинув улей,

Где полдень заблудился пулей,

Надувши жилы на руке,

Бросал железосети

В ночную глубину,

Где тысячи очей,

Упрямым рыбаком,

За комом сетей ком.

Паук мостов опутал улицы,

Бросал лучи упорных ниток.

Ты – город мыслящих печей

И город звукоедов,

Где бревна грохота,

Крыши нежных свистов,

И ужин из зари и шума бабочкиных крыл

На отмели морского побережья,

Где камни – время.

1920, 1921

«Он, город, синим оком горд…» >*

Он, город, синим оком горд

И красотой железа сила.

В лицо небеснейшей из морд

Жевал железные удила.

Он, город, синими глазами

Скосил скулы жестокой надписи

И черным зеркалом заране

Он завывал деревням: нас спаси!

Жестокий, мрачный и опальный,

Широкой бритвой горло режь.

Из всей небесной готовальни

Ты вынул битву и мятеж.

Он, пастух красивых денег,

Созыватель сизых гуль,

Заплетал в веселый веник

Громкий вой железных пуль.

И синими глазами падали

Уходит в мертвую тоску.

Кукушка ласковая, надо ли

Часам тоски пробить ку-ку?

И вечно слаб к тебе, о водка,

Воспет убийством в зеркалах,

Могучим камнем подбородка

Он опирался на кулак.

Когда чернел высокий глянец

Его таинственных зеркал,

Он улыбался, самозванец,

И жертву новую искал.

Крутят колеса, крутят колеса,

Город понесся, город понесся.

Дома пробегали худыми кривляками,

Кланялись старым знакомым,

Могила и свадьба сошлися собаками

На площади, видны хоромам.

1920, 1922

«Москвы колымага…» >*

Москвы колымага,

В ней два имаго.

Голгофа

Мариенгофа.

Город

Распорот.

Воскресение

Есенина.

Господи, отелись

В шубе из лис.

Апрель 1920

Праздник труда >*

Алое плавало, алое

На копьях у толпы.

Это труд проходит, балуя

Шагом взмах своей пяты.

Труднеделя! Труднеделя!

Кожа лоснится рубах.

О рабочих, не рабах! –

Льется песня, в самом деле,

И, могучая раскатом,

Песня падает, пока

Озаряемый закатом

Отбивает трепака.

Лишь приемы откололи

Сапогами впереди,

Как опять востоком воли

Песня вспыхнула в груди.

Трубачи идут в поход,

Трубят трубам в медный рот!

Веселым чародеям

Широкая дорога.

Трубач, обвитый змеем

Изогнутого рога.

Это синие гусары

На заснувшие ножи

Золотые лили чары

Полевых колосьев ржи.

Городские очи радуя

Огневым письмом полотен,

То подымаясь, то падая,

Труд проходит, беззаботен.

И на площади пологой

Гулко шли рогоголовцы

– Битвенным богом.

Желтый околыш, знакомый тревогам,

И на затылках, наголо стриженных,

Раньше униженных, –

Черные овцы,

Лица закрыли,

Кудри струили.

Суровые ноги в зеленых обмотках.

Ищут бойцы за свободу – знакомых;

В каждой винтовке – ветка черемухи –

Боевой привет красотке.

Как жестоки и свирепы

Скакуны степных долин!

Оцепили площадь цепи,

На макушках – алый блин!

Как сегодня ярки вещи!

Золотым огнем блеснув,

Знамя падает и плещет,

Славит ветер и весну.

Это идут трубачи,

С ног окованные в трубы.

Это идут усачи,

В красоте суровой грубы.

И, как дочь могучей меди,

Меж богов и меж людей

Звуки, облаку соседи,

Рвутся в небо лебедей!

Веселым чародеям

Свободная дорога,

Трубач сверкает змеем

Изогнутого рога.

Алый волос расплескала,

Точно дева, площадь города.

И военного закала

Черны ветреные бороды.

Золото с красными птицами

Носится взад и вперед.

Огненных крыл вереницами

Был успокоен народ.

20 апреля 1920, 1921-1922

«О, единица!..» >*

  О, единица!

Подслушай говор звезд

И крикни мой завет.

«Вот моя охота, – лапу положив,

Она прекрасна, моя дичь!»

Все бросятся отнять твою добычу

И тоже скажут – мой завет.

И ты, Аттила без меча,

Всех победив,

Их сделал данниками звезд

И завоевал для неба

Великий рычагами я.

1920

«Помимо закона тяготения…» >*

Помимо закона тяготения

Найти общий строй времени

Яровчатых солнечных гусель,

Основную мелкую ячейку времени и всю сеть.

Люди! утопим вражду

В солнечном свете!

В плаще мнимых звезд пусть ходят – я жду –

Смелых замыслов дети,

Смелых разумов сын.

1920

«Люди! Над нашим окном…» >*

Люди! Над нашим окном

В завтрашний день

Повесим ковер кумачовый,

Где были бы имена Платона и Пугачева.

Пророки, певцы и провидцы!

Глазами великих озер

Будем смотреть на ковер,

Чтоб большинству не ошибиться!

<1920>, 1922

«Как снег серебровое темя…» >*

I

Как снег серебровое темя,

Огнями глаза зажжены,

А рядом великое немя

Мирами могатой волны.

Игрою небес небесничие

Промчатся среди голубее,

И кроткое льется величие

Потоком вечерних инее.

Веокие перья и очи,

Качается солнечный глаз,

Перо серебреющей ночи,

На ветке качается час.

Они голубой Тихославль,

Они золотой Ярославль,

Окутаны вещею трустью,

Летят к доразумному устью.

Потоком синеющих сонз

Над миром печали и стонз,

Одеты легчайшей веяной,

Пролиты как тучи руно,

Промчались нездешней сияной,

Как неба быть синим могно.

Крыла белоснежного махари,

Земли голубые всегдавцы,

Дахари света, земли иногдавцы,

Полета усталого знахари.

II

На длинной нити девы имя

Ресницей черною одето,

Как снежный глаз, плывет за ними

Из полумглы и полусвета.

Но снежным ветром не забыта

В потопе востока всегдава.

Летуры инесного быта,

Всегдаве небес иногдава.

Когда же идет темногда

И небо нечаянной дайной

Очертится черною тайной,

Исполнено черной межбы

За вихрями белой нежбы,

Раскинув ночное прахно,

И дышит в чужое духно,

Как призрак безвестный и странный,

Промчавшись вечерней виданой.

III

Усталые крылья мечтога,

Река голубого летога.

Нетурные зовы, нетурное имя!