Том 2. Стихотворения, 1917–1920 - [40]

XII

Входит Митя, словно вор,

   На отцовский двор.

Никого среди двора.

   Поздно. Спать пора.

«Глаша, Глаша… Сколько дней

   Не видался с ней.

Рада будет как теперь!»

   В дом открыта дверь.

Митя, ставши на порог,

   Устоять не мог, –

Захватило сразу дух,

   Свет в очах потух.

Старый свекор и сноха…

   Нет для них греха!

Позабывши честь, закон,

   Не стыдясь икон…

Глаша шепчет старику:

   «Дверь-то… на крюку?!»

Митька бросился, как зверь:

   «Вот те, стерва, дверь!»

«Ай, спасите!» – Глаша в крик.

   Зарычал старик.

В горло сын отцу впился:

   «Вот где правда вся?»

Старина тряхнул плечом:

   «Все мне нипочем!»

Подвернулся тут топор.

   Кончен сразу спор.

Глаша вопит у ворот.

   Прибежал народ.

Смотрит, ахает, скорбит:

   Сын отцом убит!

XIII

Могилка свежая. И крест. А на кресте,

   В сердечной простоте,

Под образком, глядящим кротко,

Каракулями кто-то вывел четко:

«Поплачьте все над Митей-бегунцом.

Боялся смерти он. Скитался дезертиром.

И дома смерть нашел: убит родным отцом.

Спи, дорогой товарищ, с миром!»

Раскаявшийся дезертир Спиридоновского лесного отряда Тимофей Ряз…

(Фамилия неразборчива.)

Зарубка >*

   Мужик хитер, да память коротка.

   Не будь у мужика

   Для памяти подмоги,

   Зарубки или узелка,

   Совсем бы сбился он с дороги.

Вот басня, в ней урок. Хочу, чтоб кой-кого

Уму да разуму она бы научила.

* * *

   У мужика у одного

   С зарубки память соскочила.

Емелька в оны дни, известно, как он жил:

   «Живем – о землю рожей!» –

Работал день и ночь, и день и ночь тужил,

В избе нетопленой прикрывшися рогожей;

   Худой, оборванный, босой,

   Кряхтел над тощей полосой

   И, встав порой у раздорожья,

Где был в помещичью усадьбу поворот,

Шептал озлобленно: «Ограбили народ!

Всю землю отняли! А ведь земля-то божья!»

Что ж приключилося с Емелькою, когда

   От бар не стало и следа?

Дорваться стоило Емельке до земельки,

   Отшибло память у Емельки.

С ним деликатничай, его не раздражай;

   Собравши новый урожай,

С деньгой кубышечку храня у изголовья,

Емелька позабыл все прежние присловья.

Он прежде был добряк. Теперь он не таков.

Теперь он кулаку иному не уступит:

   Он хлеб продаст тому, кто купит.

Спокойно с городских рабочих, с бедняков,

   За фунт муки три шкуры слупит.

На власть Советскую беда как он сердит.

«Учитывают хлеб, – угрюмо он твердит, –

На кой же ляд тогда, выходит, сеял рожь я?

С учета этого убыток мне прямой!»

«Емелька, а земля?..»

   «Земля, конешно… божья,

   А хлебец – мой!»

* * *

Емелька, мазан я с тобой одним елеем

И говорю с тобой, как с братом иль отцом.

   Не будь, Емеля, подлецом,

   А наипаче – дуралеем!

Голодные, мы сил последних не жалеем,

Но до конца борьбы еще не довели.

Коль мы по милости твоей переколеем,

   Ты околеешь – без земли.

Советские враги – не о тебе радеют.

И если баре вновь землею овладеют,

То – заруби себе ты это на носу! –

Так возмещать начнут они свои убытки,

Что, вынося от них неслыханные пытки,

Ты, весь обобранный до нитки

И прячась где-нибудь в овраге иль в лесу,

Начнешь завидовать ты собственному псу!

Полковник «Кулак-Кулакович» >*

Я – единственный начальник русских войск Гдовского, Псковского и Лужского районов. Я – законный представитель народной власти.

Ослушников расстреливаю!

Подписал: Атаман крестьянских партизанских отрядов полковник Булак-Балахович.

То грозит нам не старый Илья-богатырь

И не славный Алеша Попович,

То дворянский ублюдок, голодный упырь,

Пан-полковник Кулак-Кулакович.

   Не надеясь на силу своих кулаков,

   Он не брезгает подлым обманом

   И сзывает, сзывает в свой стан дураков,

   Величая себя атаманом.

Эй, Кулак-Кулакович, лихой атаман,

Далеко те до Разина Стеньки:

Выворачивал Стенька боярам карман,

Но ни сжег ни одной деревеньки.

   Стенька шел впереди своих вольных людей

   В кумаче, а не в царском уборе,

   И таких «атаманов», как ты, лиходей,

   Стенька вешал на первом заборе.

И тебе, Кулаку-Кулаковичу, тож

Не уйти от народной расправы, –

 Скоро в спину получишь ты пулю иль нож

 От своей же от белой оравы.

   Потому что настанет такая пора:

   Все Епишки поймут и Микешки,

   До чего довести может эта игра,

   Где они – только жалкие пешки;

Что какая-то сволочь пройдет в короли,

Офицеры получат поместья,

А для пешек достанется – холмик земли

Да позор векового бесчестья!

Сударь-барин

Песня (фронтовая)

Член особого совещания при Деникине, Колокольцев, заявил, что крестьяне должны будут 1/3 урожая и 1/2 сена отдать прежним владельцам – помещикам и арендаторам.

Красным – «барин – злой татарин»,

Белым – мил припев другой:

«Уж ты сударь, ты, наш барин,

Сударь-барин дорогой!»

   Уж ты сударь, ты, наш барин,

   Сударь-барин дорогой!

В белой гвардии солдаты,

Одно слово, молодцы, –

Про мужицкие заплаты

Позабыли, подлецы!

   Уж ты сударь, ты, наш барин,

   Сударь-барин дорогой!

Как росли под плеткой барской

На спине у нас рубцы,

Как жилось под властью царской, –

Все забыли, стервецы!

   Уж ты барин, ты, наш барин,

   Сударь-барин дорогой!

Позабыли, – ум отшибло! –

Сколько мы вскормили вшей,

Сколько в войнах люда гибло

Ради барских барышей.

   Уж ты добрый, ты, наш барин,

   Сударь-барин дорогой!

В белой гвардии ребята –

Закаленные сердца:

Разопнут родного брата,

На штыки возьмут отца!

   Будь доволен, сударь-барин,