Том 2. Рожденные бурей - [43]

Андрий молчал.

— Ты ложись, отдохни, а я пойду к Ядвиге Богдановне. Ну, я тушу…

Он долго еще сидел у стола, склонив голову на руки, весь во власти невеселых мыслей. Затем устало опустился на пол, на постланный Олесей матрац, и пытался уснуть.

«И чего я пристал к ней? Будто, кроме нее, девчат хороших нет на свете…»

Андрию хотелось уверить себя, что в Олесе нет ничего особенного. «Есть красивее ее. Взять хотя бы Пашу Соллогуб или Марину Коноплянскую. Огонь девчата! И ласковые, с ними и пожартовать можно… Да и мало ли красивых девушек? Так нет — ему надо было пристать к этой. Смеется, дразнит, командует… Пальцем ее не тронь! И он все это сносит, он, на которого не такие еще девчата засматриваются».

От этих мыслей Андрию стало еще обидней.

«Такая уже, видать, у меня планета. Все наперекос идет».

Он забылся в полудреме, но встревоженная мысль вернулась к нему мгновенным видением. Это были чудные, густые ресницы девушки, ее задорные глаза с насмешливыми искорками…

Женщины, страдая и волнуясь, молча стояли у окна. Ядвига посоветовала Олесе уснуть.

— Я разбужу вас, если что-либо услышу.

На кухне сладко сопел Василек.

Олеся на цыпочках вошла в комнату. Тишина в доме угнетала ее. Она не находила себе места.

Опасность поселилась здесь прочно с того дня, когда отец впервые встретился с Раевским. Олеся любила отца глубоко и нежно. Мысль о нем не покидала ее.

Девушка осторожно, чтобы не разбудить Андрия, прилегла на кровать.

Но Птаха не спал. Ему жгло руки.

— Ты не спишь? — шепотом спросила Олеся, уловив его движение.

— Нет.

— Болят руки?

— Что мне руки? Тут сердце покою не дает.

Он сел на полу и горестно склонил голову на колени.

— Ты о чем это? — Олеся слегка наклонилась к нему.

— Я о том, что нет в жизни счастья. Только одна обида… И черт его знает, для чего эти люди живут на свете? Где ни глянь, одна несправедливость…

Олеся тоже села. Он чувствовал ее рядом. Непреодолимое желание высказать свою обиду охватило его.

«Скажу ей все и уйду. Пусть меня убьют там».

Он протянул руку, чтобы подняться, и почувствовал ее колени. И сразу же руки Олеси легли на его забинтованную руку. Боясь причинить ему боль, она тихонько снимала его руку с колена.

Андрий забыл все — и обиду и упреки. Осталось только желание ласкового прикосновения, хотя бы слова от этой девушки, милой, такой прекрасной и родной.

— Олеся, — сказал он грустно и тихо. — Олеся, зачем ты так?

— О чем ты?

— Олеся, нет у меня счастья другого, как ты…

Он обнял ее колени. Она не могла сопротивляться. Как оттолкнуть эти искалеченные руки?

— Андрий! — предостерегающе прошептала она.

Он прикоснулся губами к ее коленям. Его оскорбила грубая ткань. Забывая все и не чувствуя боли, он скомкал ее искалеченной рукой.

— Андрий!..

Но он уже целовал ее колени, и не в ее силах было помешать этому.

Застигнутая врасплох, встревоженная этим страстным порывом, Олеся растерялась, не зная, что делать с этим сумасшедшим парнем. А когда опомнилась, он уже сам бережно закутал обнаженное колено.

— Олеся… Зорька моя…

Взволнованная Олеся порывисто встала, Андрий отпустил ее. Ничего не сказав, она ушла к Раевской.

«Ну что я наделал? Теперь все пропало. Ну и пусть!» — Андрий в отчаянии махнул рукой.

Острая боль напомнила о себе. Он упал на постель. Сердце стучало.

«Так всегда — все навыворот. Ну и пусть. Завтра уйду и никогда больше не увижусь, — сказал он себе и тут же не поверил этому. — Вот когда она тебе по морде надает, тогда, может, и уйдешь. И то еще поглядим… А что ты дождешься этого, так это видать уже сейчас.

И что она обо мне подумает?

Люди в бой пошли. Может, на погибель… Дивчина за отца мучится, а он тревожит ее. Не нашел другого времени».

Ему стало совестно за свой порыв.

«А когда ж ей было сказать? Может, завтра я жить не буду». Разве сегодня он не чудом ускользнул от гибели?

Где-то далеко едва слышно треснуло. Андрий прислушался. Затем встал на колени.

«Началось, что ли?» — мелькнуло в его голове. Он поднялся, осторожно выставил вперед руку, наугад пошел к двери.

В комнате обе женщины прильнули к окну.

— Это я, — наткнувшись на стол, сказал Андрий.

— Я открою форточку, — прошептала Ядвига. Пахнуло сыростью. Шел дождь.

Было темно и тихо.

Так они долго стояли втроем, настороженные и молчаливые.

— Смотрите, вот огни! Это паровоз! Значит, удалось! — вскрикнула Олеся.

В беспросветной мгле вспыхнули два глаза. Казалось, там, наверху, глубоко вздыхая и фыркая, ползло какое-то чудовище.

Они прислушивались к удаляющемуся грохоту.

Город спал.

Вдруг сквозь шелест дождя и журчанье воды донесся короткий хлопок. А через несколько мгновений словно кто-то швырнул горсть камней на железную крышу.

Какой-то беспокойный сторож заходил по поселку. Будил людей своей колотушкой, стучал в ставни окон, поднимал всех на ноги. Заговорили немые, безлюдные улицы. Засверкали огоньки. Людей не было видно, но их было слышно.

Слишком громко заговорили они. На что уж крепко спал сержант Кобыльский, но и его разбудили эти разговоры. Он выскочил из штаба в одних штанах, босой…

Тут не до сапог и шинели — дай бог ноги унести…

Щебнем сыпались стекла. Кипело на улицах. По железной крыше штаба кто-то дико отбивал трепака.