Том 2. Произведения 1909-1926 - [92]

— Подавать, любезный, некому: сам лежу… Хлеб на тарелке видишь? — вот и бери. Хлеб бери, а тарелку оставь.

Была у него злокачественная опухоль в правом колене — от нее он и умер, но, несмотря на боль и на сознание близкой смерти, держаться он старался бодро и весело, даже как-то умудрялся бриться через день и имел опрятный, чистенький вид. Приятный был старичок — не обставлял себя лекарствами, не жаловался, не стонал, вообще не хотел сдаваться, а чтобы убить время, много читал.

Месяц схоронил его недавно и теперь остался бобылем — и пока не мог еще привыкнуть к тому, что некому уж писать письма, и некуда приезжать на каникулы, и не о ком думать, как о родном.

И странно: хотелось теперь в старом Полунине найти хоть что-нибудь, напоминающее отца: может быть, у него похожий голос; может быть, он похоже улыбается, так что кончики усов при этом и у него западают в рот; может быть, похоже дрожит у него рука, такая же сухая, с крупными жилами…

Городок был совсем полевой — ровный, широкоулый, с необычайно длинными плетнями, с редкими фонарными пеньками без фонарей, и совсем какой-то нежилой, так мало попадалось прохожих, да и домишек мало: все плетни да плетни, а за плетнями вязы.

— Вот это так хлябь! — сказал весело Месяц Филату.

— Чистая хлябь, — отозвался Филат.

На грязнейшей улице, где линейка завязла так, что долго нельзя было сдвинуться с места, остановились около большого одинокого нового дома, и первое, что бросилось в глаза Месяцу, была очень редкая по цвету ярко-синяя железная крыша. Над крышей торчали четыре печные трубы, а на них резво мчались коньки, пели петушки, извивались драконы. Крыльцо было тоже все резное. Стиля резьбы Месяц не понял, но подумал: должно быть, русский.

Полунин не был похож на его отца ничем: незначительно плешивый, с глазами, как у Лерика, серыми в круглых мешочках, со щеками длинными и красными от тысячи мелких жилок, с висячими баками небольшой длины и с радостной яркой улыбкой, очевидно одинаковой для всех.

Встретил Месяца очень шумно; едва сказал с ним два слова, как уже повел осматривать комнаты, в которых возились маляры и пахло красками и клеем. Яркая живопись расцветала на стенах, пышны были расписные плафоны, полы по наклеенным холстинкам раскрашивались под вычурный паркет, а в окна видна была грязнейшая в мире улица.

— Вот, полюбуйтесь! — поворачивал перед Месяцем Полунин невзрачного молодого мазилу. — Курносый, рябой, дурной, а все он: двумя пальцами сморкается, но… творит!.. Это что же, собственно, значит? Это значит: талант… в приличной оболочке может и не нуждаться!

Говорил Полунин с неожиданными паузами. Держался прямо, голову отталкивал назад плавно, распоряжался своим телом так, как будто был очень тучен, хотя на самом деле был скорее худощав. Только верхние веки у него были толстые и косые; такие веки всегда придают глазам несколько презрительный, свысока брошенный взгляд — и это в нем смущало Месяца.

— Зачем это вы здесь такой дом?.. — застенчиво спросил Месяц.

— Где «здесь»?.. Почему «здесь»?.. Это — мой уездный город, я здесь предводитель, а не в Москве… Если бы в Москве, я бы в Москве строил.

— Ну да, в Москве, конечно, а здесь… едва ли это нужно… То есть я хотел сказать: такой именно дом, слишком дорогой, — окончательно смешался Марк Игнатьич и покраснел густо.

— Куль-турный человек, — строго начал Полунин, — где бы ему ни привелось жить (я не знаю, согласны ли вы с этим), должен жить красиво!.. Да-с!.. Это — мой взгляд. А кто его не разделяет, тот… пусть проводит в жизнь свои взгляды и пусть знает, что я ему… вопросов и замечаний делать не буду.

Месяц поспешно извинился, Полунин тут же его извинил.

За ширмами в спальне стояли две кровати, а над ними на потолке изображен был такой пейзаж: между скалистых лесистых берегов пенный поток, а вверху тонкий мостик.

— Вот, понимаете вы, какой тут замысел? — спросил притворно-весело Полунин. — Нет?.. Смотрите же… Две враждебные территории — вот и вот (он указал на кровати); поток времени их разделяет; однако… на всякий случай имеется все же мостик! Иногда он действует.

И тут же, взяв под руку, Полунин повел Месяца в другой угол обширной спальни и указал на другой пейзаж на потолке.

— Лебеди на пруду… ясно видите? Опять замысел. Вот два, скромно отдыхающие на зеленом берегу, старые, утомленные жизнью… Это — я и моя жена. А вот трое, лебедята — два недалеко от берега — Марочка и Лерик, вам известные, а третий отплыл вдаль — Кирилл. Адвокат, вы слышали? Мог бы карьеру сделать, у меня есть связи, однако… не захотел.

Показал все-таки комнату, которую он для него приготовил, показал и комнату Марочки, комнату Лерика. Пока все они были пусты и только краской пахли.

— А это — ванная… Хотел, чтобы сей Рафаэль курносый мне здесь на стене богиню изобразил, — отказался, боится, что у него нехорошо выйдет… А вот кухня… А вот кладовая… а вот…

И долго еще он водил его по дому и, как человек, для которого дорога каждая мелочь, раз она продумана им самим, показывал водопроводы, и краны рукомойников, и душ, и трубы отопления в стенах, в то время как в городишке кругом топили соломой, камышом и кизяками.