Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам - [45]

Елена говорила торопливо, с присвистом, и на ее бледных щеках выступил яркий чахоточный румянец. Кристина спросила, где теперь Ясюк.

— Да в корчме! Сказал, что до тех пор будет сидеть там, пока не подстережет дядьку.

— А если подстережет, что тогда?

— Ой, бедная моя головушка! — застонала Елена. — Разве я знаю что? Известно, пьяный он и ненавидит его!

Широко раскрыв голубые глаза, она зашептала:

— Слушай, Кристина, только бы он, сохрани бог, чего плохого не сделал!

И она так закашлялась, что стала задыхаться. Кристина подала ей кружку с водой.

— Попей; — сказала она, — попей, а то еще задохнешься.

— Ой, помру, скоро помру… — кое-как успокоив кашель, простонала женщина. — А что без меня с малышами будет?.. Что, если Павлюк перекрутит адвоката на свою сторону и выиграет тяжбу?.. Уж мы и так залезли в долги.

Она рассказала Кристине, что на тяжбу с Павлюком они не только ее приданое истратили, но еще задолжали десять рублей ее отцу и столько же корчмарю. Ее мучила и судьба истраченных денег и мысль о том, что пьяный и озлобленный Ясюк может сделать что-нибудь плохое своему дядьке.

Кристина успокаивала ее, как могла. Адвокат — хороший человек, он не даст Павлюку «перекрутить» себя на его сторону. Что обещал, то и сделает. Пообещал же он ей и сдержал свое слово. А Ясюк? Что он может сделать плохого дядьке? Павлюк возвращается из города не один, а вместе с кумом. Да и на дворе еще светло и в корчме, небось, полно людей, ведь сегодня воскресенье…

Елена немного успокоилась и велела Настке позвать домой братишку. Девочка выбежала во двор, и не прошло и четверти часа, как она с громким криком влетела в хату. Размахивая руками и кривя рот, девочка, захлебываясь и сбиваясь, стала рассказывать громко, во весь голос, что в корчме такое делается, такое, что даже один из батраков помчался к папу помощнику эконома и тот со всех ног кинулся туда. А какой там крик… Стоит только за ворота выйти и уже слышно. Парни говорят, будто это мужики дерутся, что ли.

Она замолчала и, увлекаемая любопытством, не обращая ни на кого внимания, снова выскочила из хаты.

Елена так заломила свои худые руки, что даже суставы затрещали, и, схватившись за голову, простонала:

— Ясюк! Ой, Ясюк… Ясюк…

Кристина отвела руки Елены от головы и поцеловала ее в лоб. Ее охватила жалость к этой беспомощной, больной женщине, полной тревоги о муже.

— Сама сбегаю к корчме, посмотрю, что там делается. Я мигом вернусь и все расскажу… Да не убивайся так, не стони, а то опять занеможется. Жаль, Антоська нет… Да где же он?

— Пошел в Лесное за житом, — еле отдышавшись, прошептала Елена.

Кристина уже бежала к двери, когда в хату вошел Антось, неся на спине мешок с осьминой жита. Кристина помогла сыну сбросить ношу на пол и, обняв его, поцеловала в огрубевшие, загорелые щеки. Он тоже ее поцеловал.

— Ну, что слышно, мама? Пилипчик здоров?

— Здоров, мой голубок, здоров, — радостно улыбаясь, ответила Кристина. — Солдаты поехали, а он не поехал, его пан гадвокат, дай ему бог здоровья, где-то спрятал от ревизоров. Вот он и остался, значит, в Онгроде и на зиму в Грынки приедет.

Парень обрадовался такой вести.

— Ну, и хорошо, — сказал он, — а то я думал, что он тоже поехал…

— А почему ты так думал? — спросила Кристина. Антось сунул руку за пазуху.

— А потому, что вам письмо… пришло от него… Сегодня ночью, когда вы пошли туда, Якуб Шилко, значит, возвращался из Онгрода, постучался к нам и отдал мне это письмо. «Для Кристины, — сказал он, — от Пилипка… он сам мне это письмо отдал и сказал, что срочное!» Я выскочил за ним во двор, чтобы расспросить, как и что, а он сел на воз, да и уехал… Видно, до рассвета хотел домой вернуться, потому что кобылу от плуга взял…

Кристина замерла с письмом в руке. Жалкое это было письмо, на синей, помятой, испачканной бумаге и даже не запечатано.

Замирающим голосом, быстро глянув сыну в глаза, Кристина спросила:

— Что в нем написано?

Антось опустил глаза и с недовольным видом, отвернув лицо, без всякой нужды стал вытирать пальцами нос. Потом ворчливо ответил:

— Да не ведаю, что написано. Разве я умею по писанному читать!

Гнев охватил Кристину.

— Надо было к Миколаю сбегать! — крикнула она.

— А было у меня время? — возразил парень.

Женщина сорвалась с места и потянула сына за сермягу. Снова пылало у нее лицо и, как струны, дрожали на нем морщины. Она бежала к Миколаю и тащила за собой сына. Миколай читал местным крестьянам все их письма. Эта обязанность, не доставляя солдату больших хлопот, приносила ему почет и была одной из причин особого к нему уважения.

Когда мать и сын, торопливо шагая по дороге, были уже недалеко от фольварка, до них долетели со стороны корчмы громкие крики и вопли.

— Что там такое? — пробормотал Антосек.

Кристина не ответила. Какое ей было теперь дело до дерущихся в корчме мужиков? Она держала в руке письмо от сына и не знала, что в нем написано.

Подходя к хате Миколая, они увидели толпу людей, бегущих к усадьбе, среди них были и тамошние батраки. Они силком вели какого-то человека, а он вырывался и осыпал их ужасающей бранью. Это был Ясюк. Вид у него был страшный. Пьяный, без шапки, растрепанный, с избитым до синяков лицом, в изорванной сермяге, он метался, кричал и страшно ругался. Глаза у него были налиты кровью, на губах выступила пена. Невозможно было узнать в нем спокойного, рассудительного, всегда немного угрюмого человека, каким он был еще несколько месяцев назад. Теперь это был доведенный до бешенства зверь. Батраки, которые вели его, тоже кричали, кричал и шедший обочиной дороги наместник, крики и смех раздавались в толпе сбежавшихся баб и деревенских ребятишек. Этот дикий гам наполнял чистый воздух августовского вечера, летел далеко по широкому желтому жнивью, уносился ввысь к бледной, подернутой розовыми облаками небесной лазури.