Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [17]

У входа в лог, в песчаном углубленье

Три дня уже лежало чье-то тело:

Глухой старик, больной бездомный нищий,

Шел тихо в гору после девяти,—

Он не откликнулся на оклик патруля

И пулей в спину был убит на месте…

Вздохнула девушка, как каждый день вздыхала,

Ей этот холм всю душу измотал.

* * *

На кашель тусклый повернув плечо,

Она угрюмо посмотрела в угол:

Собрат по бегству, русский агроном,

И местный адвокат играли в шашки…

Так каждый день. А после — разговор

О том, что было б, если б да кабы…

К холодной печке строгий взор склонив,

Она сама с собой заговорила:

«Так странно. Здесь весь город говорит

Об этом янки… Ах, герой, герой!

А он, должно быть, и забыл давно

Об этом приключении нелепом.

Ему не снится даже, что вокруг

Его героем трусы величают.

Он так же методично, как всегда,

В свои столовые шагает неизменно,

А если завтра темной ночью вновь

Его судьба столкнет с пятью ножами —

Он так же хладнокровно, как тогда,

Один бесстрашно будет защищаться…

Все это так же просто для него,

Как утром чашка кофе или чая…

Кто он — не знаю. Квакер, может быть,

А может быть, делец с хорошим сердцем…

Но вы слыхали ли в былые дни у нас,

Чтоб кто-нибудь в Москве иль Петербурге

Оставил кров свой, близких и дела

И к голодающим вдруг в Индию помчался?

Ведь на диване всласть поговорить

Гораздо легче, чем срываться с места».

Она умолкла. Шашки на столе

Все так же по доске передвигались…

«Так странно… — вновь она сказала тихо,

Сама с собой печально рассуждая,—

Когда б у нас такие люди были,

Бежать бы было незачем сюда».

* * *

Съев у врага все шашки до последней,

Ей агроном, зевая, возразил:

«Увы, мы не Ринальдо Ринальдини,—

Но вы слыхали, Лидия, не раз

О тысячах погибших на войне

Отважных до безумья русских людях?

Да и в гражданской бойне, с двух сторон,

Немало смелых сгинуло в сраженьях.

О них тома бы можно написать,

Которые не снились и Майн Риду.

А наше бегство? Сколько нас, таких,

Чей каждый шаг опаснее, пожалуй,

Чем путешествие средь австралийских дебрей».

Она взглянула на далекий холм.

Косые капли вновь о стекла бились.

«Все знаю, знаю… Бегство и война,

Война и бегство… Шалая отвага.

Костер до неба, через день — горсть пепла,

Все — судьи, и никто не виноват…»

* * *

Допив холодный чай свой, адвокат

Протер пенсне и с кротким сожаленьем

(Так с дамами всегда он говорил,

Когда они пускались в рассужденья)

Сказал: «О чем вы спорите, — не знаю.

Принципиально — я белобилетник

Во всех военных и гражданских войнах.

Я не эксперт — кто храбр и кто не храбр.

Но если б ваш герой-американец

Обыкновенным был совдепским смертным

И где-нибудь в Москве на Вшивой горке

Подвергся вдруг ночному нападенью —

И браунинг отважно в ход пустил,

То, смею думать, в случае успеха

Его б постигла все же злая участь:

Примчавшийся на выстрелы патруль

Героя вашего ухлопал бы на месте

За… незаконное ношение оружья…

Все это принимая во вниманье,

Пожалуй, он бы там не защищался,

А как и все — покорный, как баран,

Уныло б поднял обе лапы кверху…»

Рассматривая плачущую даль,

Она ему ни слова не сказала…

Опять лишь стены поняли ее.

Опять три правды… Этот краснобай,

Практичный трус, влюбленный лишь в себя,

Ведь тоже прав с своей ужасной правдой…

Размытой глины рваные зигзаги

Желтели под дымящимся дождем,

И даль была так тускло-безнадежна,

Что серые, печальные глаза

Невольно позавидовали трупу,

Лежавшему в песчаном углубленье

Недвижным и сереющим клубком.

* * *

В тот день американец, как всегда,

В свой ресторан отправился обедать.

Когда он наклонился над тарелкой,

К нему слуга неслышно подошел

И положил на стол хрустящий сверток.

Он развернул холодную бумагу

И удивленно опустил глаза:

Средь чайных роз таинственно белел

Клочок картона с именем его

И надписью косою по-французски:

«От русской девушки». И больше ничего.

Американец добродушно усмехнулся,

Понюхал розы, повертел записку

И снова наклонился над тарелкой,

Дымившей паром в бритое лицо.

<1923>

Яблоки *

На рогатинах корявых ветви грузные лежат.

Гроздья яблок нависают, как гигантский виноград…

Их весь день румянит солнце, обвевает ветерок,

И над ними сонно вьется одуревший мотылек.

А внизу скосили травы, сохнет блеск густых рядов,

И встревоженные пчелы ищут, жалуясь, цветов…

Сколько яблок! В темных листьях сквозь узлы тугих сетей

Эти — ярче помидоров, те — лимонов золотей.

Подойдешь к тяжелой ветке и, зажмуривши глаза,

Дух их радостный вдыхаешь, как хмельная стрекоза…

Посмотри! Из-под забора поросята влезли в сад —

Приманил и их, как видно, духовитый аромат:

Оглянулись вправо-влево, как бы не было беды,

И накинулись гурьбою на опавшие плоды.

Ходят ноги, ходят уши, ходят хвостики винтом,

А взволнованная кошка притаилась за кустом…

Непонятно ей и странно: разве яблоки еда?

В синем небе сонно тает белоснежная гряда.

И до самого забора, до лохматой бузины

Гроздья яблонь расцветили тень зеленой глубины.

Пахнет осенью и медом, пахнет яблочным вином.

Петушок веселым басом распевает за гумном…

<<1919>>

<<1921>>

Кошедары

«На миг забыть — и вновь ты дома…» *

На миг забыть — и вновь ты дома:

До неба — тучные скирды,

У риги — пыльная солома,

Дымятся дальние пруды,

Снижаясь, аист тянет к лугу,

Мужик коленом вздел подпругу,—

Все до пастушьей бороды,

Увы, так горестно знакомо!

И бор, замкнувший круг небес,