Том 2. Черное море. Дым отечества - [166]

Пришел Кондрашов — сердитый, измазанный маслом. Он сказал, что придется повозиться с починкой почти до утра — повреждение серьезнее, чем он думал. И черт его знает, как бы не наскочили немцы!

Татьяна Андреевна снова вспомнила о Михайловском, о Швейцере, заволновалась и сказала Кондрашову, что она хотела бы пойти в Михайловское, разузнать об одном своем друге. Кондрашов не понял ее волнения, поморщился:

— Дело ваше. Но вообще не советую. Мало ли что!

— Но я же не в военной форме, — возразила Татьяна Андреевна. — Я даю вам слово, что ничего не случится. Я вернусь к рассвету.

Кондрашов покачал головой, а Варсонофий сказал:

— Мы провожатого ей дадим. Тихона Мякина. С ним безопасно.

Татьяна Андреевна с благодарностью посмотрела на старика.

Пришел Тихон Мякин — столяр из Пушкинских Гор, — худой, с птичьим лицом. Он молча осмотрел свою винтовку, набил в подсумок патроны, подтянул сапоги, ремень, потом строго спросил Татьяну Андреевну:

— А у вас, гражданочка, оружие имеется?

— Нет, — смущенно ответила Татьяна Андреевна.

— Взять надо! — так же строго сказал Мякин, полез под нары, вытащил пистолет, дал Татьяне Андреевне. — Карман у вас есть? Спрячьте!

Она спрятала тяжелый пистолет. Он давил ей на бедро, холодил через платье кожу.

Татьяна Андреевна вышла с Мякиным из землянки, взглянула на небо — над мертвой рощей висел необыкновенно чистый серп месяца. Цвет неба был зеленоватый, как ледяная вода.

— Эх, месяц! — пробормотав с досаде и Мякин. — Как назло.

Они долго шли через рощу. От берез ложились неясные тени. Было сыро, зябко. С жестяным посвистом пролетела над головой птица.

— Дикая утка, дура, — бормотал Мякин. — Опоздала, тетеха. Отбилась от своих. Теперь пропадет.

— А что?

— Лапы отморозит. Только и делов.

Вышли из леса. Направо, под отлогим косогором, что-то неясно светилось, как большой фольговый плат. Татьяна Андреевна догадалась, что это озеро, и вдруг узнала, — да ведь это Петровское озеро! Значит, до Михайловского совсем недалеко.

Глава 15

Мария Прохоровна поселилась в Савкине, в покосившейся избе на самом выгоне.

Хозяин избы — одинокий деревенский кузнец, — когда узнал, что подходят немцы, подвязал котомку и ушел, даже дверь избы оставил настежь и ни разу не оглянулся на родную деревню. Кузнец был человек гневный, строгий. Бабы жалостливо поглядели ему вслед, повздыхали:

— Покинул! Что ж теперь делать нам, бабоньки? Куда подаваться с ребятами?

Мария Прохоровна боялась оставаться одна в Михайловском. Швейцер выкопал себе землянку в роще около ямы, куда зарыл вещи, и переселился туда, очевидно, надолго. Работники заповедника разошлись кто куда. Два дня в заповеднике, кроме Марии Прохоровны и старой овчарки, никого не было. На третий день на рассвете затряслась земля — взорвали железнодорожный мост около Тригорского. В стороне Пушкинских Гор начали громыхать орудия. Тогда Мария Прохоровна сложила в мешок небогатый свой скарб и перетащила его за три километра, в Савкино, в избу кузнеца.

Немцы приходили в Савкино один раз. Девушки, завидев их, убежали в лес. Солдаты, гогоча, переловили кур, забрали у Марии Прохоровны новую колоду карт, подожгли старенькую школу и ушли. Школа горела и дымилась очень долго, — никто ее не тушил. Да и нечем было тушить.

Иногда по вечерам Швейцер пробирался к Марии Прохоровне в Савкино. Она каждый раз завязывала ему в узелок немного сухарей, картошки, соли. Сама она доставала все это с трудом.

Швейцер перестал бриться, оброс седой жесткой бородой, был измазан в глине. Глядя, как он жадно грызет сухари и запивает их кипятком, Мария Прохоровна отворачивалась, вздыхала, иногда говорила:

— Глаза у вас, Семен Львович, блестят нехорошо. Даже в темноте ужасно блестят. Что это с вами? И зачем вы здесь остались?

Первое время Швейцер то отшучивался, то, горячась, начинал вполголоса объяснять Марии Прохоровне, что остался он здесь, чтобы сохранить по возможности домик няни, и могилу Пушкина, и вещи, закопанные в яме. Но Мария Прохоровна хоть и была простовата, все же понимала, что Швейцер и сам не верит в это, — куда уж одному человеку справиться с таким делом! Она знала, что за могилой Пушкина зорко следят партизаны, и понимала, что Швейцер решил остаться сгоряча, а теперь живет здесь потому, что у него нет возможности выбраться.

К осени в землянке стало холодно — пошли дожди. Мария Прохоровна достала где-то для Швейцера облезлый тулуп.

Чем дальше, тем все больше она жалела и боялась Швейцера. Иногда он приходил тихий, с красными опухшими глазами, сидел, сгорбившись, за столом, неумело курил махорку. Потом он стал болтлив. Рассказывал Марии Прохоровне о Серафиме Максимовне, о том, как у них давным-давно умерла девочка трех лет и как ему тяжело, что у него нет взрослой дочери.

Рассказывал, что ему страшно в землянке по ночам. Однажды ночью мимо землянки проезжали немецкие кавалеристы. Они, очевидно, что-то потеряли, спешились, шарили по земле. Он лежал, затаив дыхание.

На рассвете он вышел на дорогу, где проехали немцы. В следах от подков стояла желтая вода. В траве на обочине дороги он увидел толстый окурок сигары, но не поднял его, а затоптал в грязь.