Том 2. Черное море. Дым отечества - [164]

Человек нагнулся. Пахомов выстрелил. Слева выстрелил еще кто-то.

Пахомов на мгновение оглянулся в сторону выстрела, и его тотчас же сильно ударило в левое плечо. Он не почувствовал боли и, почти не целясь, выстрелил три раза в немца, и только во время последнего выстрела у него от отдачи сильно заболело плечо.

Немец упал, а Пахомов медленно, очень осторожно стал на колени и искоса посмотрел на свое плечо. Оно отчаянно болело. По гимнастерке расползалось темное пятно. Пахомов сел на землю, зажал плечо рукой и так сидел, прислушивался, но, кроме звона в ушах, ничего не слышал. Потом он наклонился и упал в заросли ползучих цветов. Он слышал, как под землей трещали медведки, хотел поднять голову, сказал: «Душно», — и потерял сознание.

Капитан и шофер нашли Пахомова нескоро. Капитан перевязал Пахомову плечо, потом вместе с шофером и вынырнувшим из кукурузы бойцом в сдвинутой на затылок каске перенес Пахомова в машину. Немец остался лежать, уткнувшись в теплую землю, где все так же спокойно кричали в своих укрытиях медведки.

Капитан поспорил с шофером. Шофер хотел отвезти Пахомова обратно в Рыбницу. Капитан сказал, что надо везти Пахомова в деревню Бруштены, где, как узнал капитан, стоял его танковый полк. До Бруштен было меньше часа езды. Шофер покачал головой, но промолчал.

На машине Пахомов пришел в себя. Он лежал в кузове на соломе. Рядом сидел капитан и придерживал его за здоровое плечо. Глаза у капитана были испуганные и добрые. Шофер вел машину осторожно, иногда останавливался, высовывался из кабины, спрашивал:

«Ну, как?» — «В порядке», — отвечал капитан, и шофер ехал дальше.

Пахомову хотелось пить. Капитан напоил его из своей фляги. Вода пахла резиной.

— Жена у вас есть? — спросил капитан Пахомова.

— Есть, — не задумываясь, ответил Пахомов. — Актриса. Сейчас она в Балтийском флоте на острове Эзеле.

— А моя, — сказал капитан, как бы извиняясь, — учительница в Кинешме. Дело, конечно, маленькое.

Пахомов выпростал из-под шинели правую руку, нашел руку капитана и крепко пожал ее.

— Ну вот, — сказал капитан разочарованно, — это совсем напрасно. Зря рану тревожите. Надо лежать тихо.

Приехали в танковый полк. Танки стояли в овраге среди редких поломанных акаций.

Пахомова сняли с машины, положили на носилки, отнесли в тень большого танка с вмятинами на боках. Пришел врач, осмотрел рану, недовольно покачал головой, перевязал заново.

Пахомов догадывался, что у него разбита ключица.

— Полежите здесь, отдохните, — сказал врач, — а потом мы вас отправим в санбат и в тыл.

Капитан принес Пахомову поесть, но есть Пахомов не мог. Капитан постоял над ним, пообещал скоро вернуться и ушел. Пахомов лежал, закрыв глаза. Санитар принес ему чаю, помог напиться.

Пахомов огляделся. У танков, спрятанных под акациями, сидели бойцы — чистились, курили, писали письма. Поодаль под деревом стояли вторые носилки. На них, прикрытый шинелью, лежал человек. Из-под шинели торчали подошвы маленьких сапог.

— Кто это? — Пахомов показал глазами на носилки.

Санитар посмотрел в сторону и нехотя сказал:

— Это наша убитая сестра. Ее через час хоронить будут.

— Хорошая была сестра?

С носилок, из-под шинели свешивалась тяжелая коса. Конец ее расплелся. Санитар подошел, осторожно поднял косу и, отвернув шинель, положил на носилки рядом с головой убитой девушки.

Пахомов рванулся, чтобы встать. На носилках лежала Нина Черненко. Ее белое лицо как будто улыбалось. И, как всегда у умерших молодых девушек, даже закрытые глаза казались прекрасными, — должно быть, из-за опущенных густых ресниц.

Санитар быстро оглянулся.

— Ложитесь! — закричал он. — Куда вы? А то я врача второго ранга сейчас позову!

Глава 14

Татьяна Андреевна совсем окоченела. Теплый платок вырывался из рук, пытался улететь в пустое небо. Пронзительно трещал разбитый целлулоидовый козырек самолета.

Татьяна Андреевна видела впереди только кожаный шлем Кондрашова, а за ним — посиневшие от холода облака. Земля внизу лежала бурая, сожженная осенью. Только от березовых, еще не совсем облетевших лесов подымался к облакам тихий желтоватый свет. Казалось, что в глубине, под колесами самолета, горят тысячи свечей. Это светила последняя сухая листва.

Зина осталась на Даго. Ее должны были вывезти следующим самолетом.

Кондрашов летел с Татьяной Андреевной в Тихвин. Оттуда Татьяна Андреевна думала пробраться в осажденный Ленинград через Ладожское озеро. В Ленинграде она рассчитывала узнать хоть что-нибудь о Варваре Гавриловне, Маше и Вермеле, разыскать их, устроить и уехать на юг, к Пахомову. Как все это удастся, она не знала и потому тревожилась.

На Даго она лежала в маленьком лазарете в одной палате с Зиной. На третий или четвертый день, когда они остались в палате одни, Зина таинственно рассказала, что с Эзеля спаслись несколько краснофлотцев. И вот они передали, что Луговой… Зина запнулась, замолчала.

— Что Луговой? — спросила Татьяна Андреевна и обернулась к Зине.

— Говорят, отстреливался до последнего патрона. Стоял по пояс в воде. Потом бросился вплавь от берега. И с тех пор его не видели.

— Он мог спастись, — сказала Татьяна Андреевна, хотя и понимала, что спастись Луговой не мог. Чудес не бывает. Она давно привыкла к этим словам. Привыкла, что их всегда произносили с насмешкой или со вздохом сожаления. Но теперь, думая о Луговом, ей хотелось чуда.