Том 2. Брат океана. Живая вода - [21]

Он спускается к реке. Лодка тут. Ружье с собой, на плече. Надо оборвать нить!

С юга, вдоль реки, летит тугой, теплый ветер. Упругий кустарник гнется под ним в дугу, побережная трава — осока не смеет бороться, лежит смирехонько пластом. Река побелела, как крутой кипяток, и хлещет через край. Ветер колотит Василия в грудь, по голове, рвет на нем одежду, будто ярый зверь, поднятый рогатиной из берлоги.

Василий жадно вдыхает этот ветер: в нем мед и тмин, парное молоко и свежий хлеб, тепло человеческого жилья и вся живая настоящая земля.

Ударил гром, сыпанул частый и крупный, как горох, дождь.

«Теперь пора», — подумал Василий…

Утром Игарка заметил, что одной старой лодки на своем месте нету. «Не может быть, чтобы смыло». Спустился к воде, на топком илистом берегу — глубокие следы. Лодку спихнул Василий. «Совсем ошалел парень».

Следов много. От лодки они идут к сушилам, где вялится рыба. И на сушилах непорядок, недостает рыбы. «И это, знать, Василий. Эх, голова, голова… дурная голова!»

Долго с самых высоких ярков оглядывали Игарка с Нельмой реку, но ничего похожего на лодку не приметили.

— Можно догнать берегом, — сказала Нельма.

— Можно, — согласился Игарка. — Обязательно догоню.

Взял топор и ушел в лес, скоро оттуда послышался стук, Игарка рубил лесину. На стук прибежала Нельма. Она была в гневе на Василия: унес ружье, угнал лодку, обидел рыбой. Вор. Ему дали шалаш, кормили, жил как гость… Кому теперь можно верить?! Надо догнать, пускай идет пешком.

— Обязательно догоню. — Игарка отложил топор, погладил Нельме голову, плечи, руки. — Ты, знаешь, поменьше сердись. Будешь сердиться лишку и выкормишь мне чересчур горячего сына. Будет плохим охотником.

Нельма стихла, а скоро и совсем успокоилась, порадовалась даже: освободились от ненужного гостя — и ценой не такой тяжелой. Все время, пока жил Василий, Нельма была в постоянном страхе, что затоскует Игарка по родному дому. «В первый раз Василий пробыл один день, а столько наделал беды. — Рассудив так, Нельма решила: — Не жалко ни ружья, ни лодки, был бы покой души».

Началась для нее полоса счастливой жизни. Яртагин пробовал говорить, каждый день изобретал новые слова и звуки: угу, иги, ай, ать. Нельма безошибочно угадывала их значение, между ней и сыном, не умолкая, шел разговор на этом, понятном только им, языке. И оттого, что их язык был доступен только им, а для прочих и даже для Игарки таинствен, разговоры приобретали особую значительность и прелесть.

Когда Яртагин впервые осилил слово «иди», Нельма сказала уверенно:

— Игарка, тебя зовет Яртагин.

Игарка посомневался, Нельма обиделась, вышел спор. Но какое было для нее торжество, когда Яртагин спустя месяц сказал совершенно отчетливо: тя, иди. Правда, эта радость не даром досталась Нельме — весь месяц, наверно, раз сотню в день она повторяла над Яртагином: иди, тятя, иди.

Радовал Нельму и муж. Раньше, бывало, как проснется — за дверь, на крылечко, повернется лицом к югу и глядит на солнце, на месяц, а если нет их, глядит на пустое небо, вдыхает ветер, пока Нельма не кликнет завтракать. Солнце, месяц и небо в южной стороне казались краше, а ветер южный слаще. Теперь же проснется и прямо к Яртагину — жив ли, много ли вырос, не подурнел ли за ночь? Потом к Нельме, дивуется: сама такая маленькая, а какого родила великана. Выйдет на волю — и ему все равно: где солнце, где месяц.

Одинаково милы.

Шел Василий — где бечевой, где веслами, первые дни довольно легко и быстро. Берега лежали отлогие, с пустыми безлесными обочинами, а река чувствовала еще море и текла медленно. На подходе к Туруханску начали встречаться высокие обрывистые берега, потом — чаще и чаще. Стесненная река бежала с удвоенной силой. С каждым новым днем Василий уходил все меньше и меньше, не тридцать уже верст, а едва пятнадцать, потом десять, восемь. Он заметно слабел, река, напротив, сильнела, и наконец пришел момент, когда силы уравнялись.

Случилось это за Туруханском. Река проходила сквозь Тунгусское горное плато. Берега стояли недоступной отвесной грядой. Василий работал целый день не покладая весел, а река начисто уничтожила эту работу; заночевал он на том же месте, где накануне. Утром вышел снова, но выстоял только до полудня: река победила. Он все еще работал, а лодка шла уже по другой воле, вниз, потом уронил весла, сам, как неживой, вытянулся на дне лодки. Очнулся в конце ночи, сквозь негустую предутреннюю мглу разглядел знакомые берега, Туруханские; семь дней потратил он на это небольшое пространство, а река одолела его за одну ночь. «Стоит ли бороться с этой силой, не лучше ли положиться на ее волю? Пусть делает что хочет», — подумал Василий и опять замер.

Нельма перебирала гусиный и лебяжий пух. Яртагин спал. Игарка работал в лесу, оттуда доносился тонкий чистый звон. Нельма догадывалась — рубит Игарка сушину, готовит на зиму дрова.

Скрипнуло крыльцо, открылась дверь, в избенку вошел Василий, поставил в угол ружье и прислонился к косяку. Трудно было узнать его, до того исхудал он, ссутулился и оборвался, глаза обреченно и тускло глядели из темных провалов.

— Сам дома? — спросил Василий глухо. — Не узнаешь? Это я, Василий. Сам-то, спрашиваю, дома?