Том 2. Брат океана. Живая вода - [18]

Не раз в жизни Нельма помогала отцу шить паруса, конопатить и смолить лодки, но тут не могла поднять руки, горе убило в ней всякую силу. Знала, что если Игарка поедет, то поедет и она, жить без Игарки ей невозможно, и в то же время знала, что невозможно и ехать: она прогневит родного отца, Яртагина, обидит на всю жизнь названого отца, Большого Сеня, не переживет тоски и страха, а маленького Яртагина оставит сиротой в чужом, далеком краю. Нельма не раз порывалась сказать об этом Игарке, но все не осмеливалась.

Когда сборы подошли к концу, когда исчезла всякая надежда, что Игарка передумает, Нельма наконец решилась:

— А что будет с Большим Сенем?..

Сеню Игарка отдавал избенку, невод, собак, ружье.

— Батька мой, Яртагин, будет гневаться. Оставил тебе ловушки, нарту, а ты все бросаешь!

— Там лучше будет тебе, лучше. Поглядит твой батька и скажет: «Спасибо Игарке — увез мою Нельму».

Так ничего и не добилась она, сходила в лес, принесла пучок оленьего мха, зашила в мешочек и надела Яртагину на шею, взамен отнятой у него родины.

Дождались попутного ветра и поехали. Большой Сень провожал. В каждом новом станке присоединялись к ним новые и новые лодки, к вечеру скопился целый караван. По лодкам шел тревожный и грустный говор:

— Теперь совсем заест нас Ландур Потапыч. Большому Сеню надо уходить на другую реку.

Люди то и дело пересаживались из своих лодок в Игаркину, каждый хотел напоследок поговорить, погрустить, пожелать удачи и счастья.

«Чудной все-таки народец, — раздумывал Игарка. — Что я для них? Что во мне толку? Могучий человек, спаситель… Выдумали сказку. А могучего-то самого в бараний рог гнут, скоро на четвереньках поползет могучий-то… А может, им ничего и не надо, может, и того довольно, что буду мучиться и бедствовать наравне с ними. Вместе-то все будто легче».

И когда Большой Сень решил повернуть домой, повернул и Игарка.

Осенью Талдыкин привез старому лоцману ответ от Егора.

«Спасибо, батюшка, что ты не обошел меня своим благословением, только принять его я не могу. Поженился я на здешней женщине, а через нее повенчался с судьбой всего здешнего народа, и надо мне стоять при нем. Но беспокойся обо мне. Выбрал я эту судьбу по доброй воле и при полном разуме».

VIII

Василий вернулся в Туруханск, поставил на место лодку и явился к приставу.

— Где шатался? — заорал пристав. — Почему уехал без спроса?

Василий объяснил, что он вовсе не шатался, шатаются бездельники, а он серьезно занимается наукой, ездил изучать реку Нижнюю Тунгуску; докладывать об отъезде приходил, но канцелярия почему-то была закрыта, беспокоить же их благородие на квартире не решился.

— Беспокоить… не решился… Говори прямо: побежал?

— Ошибаетесь, бежать — такой смелости во мне нету.

— Бежать уметь надо. Что изучал-то, Нижнюю Тунгуску? Водным делом интересуешься. Ладно, препятствовать не будем. Мы тоже уважаем науку. Эй, дайте-ка список наших станков!

Писарь мгновенно представил список населенных мест Туруханского края.

Пристав торжественно развернул список, побежал по нему ногтистым пальцем.

— Сейчас подберем местечко, подыщем. Чтобы не мешали тебе, чтобы «ученых» не густо было.

Василий глазами бежал за пальцем пристава: где остановится палец, там и быть Василию. А простор для выбора — целая империя от Енисейска до Ледовитого моря, от Оби до Анабары. Ни газет тут, ни судей, — сгноят, замордуют человека, и родной матушке написать некому — не ждала бы, — на всю «империю» три школы.

Палец побродил-побродил по списку и остановился над Туруханском.

— Есть у нас что-нибудь свободное? Найди! — приказал владыка писарю.

Он хотел загнать Василия подальше, но не знал, где дальше, где ближе и испугался, что вместо кары даст милость.

«Станок Игарка. Ниже Туруханска, дворов один, душ мужска пола одна, женска одна и детска одна», — нашел писарь.

— Добро, — сказал владыка. — Василий Александрович Рябинин поедет в Игарку.

Казенный катер доставил Василия к Игарке.

— Принимай гостя! — объявил полицейский. — Да присматривай за ним, поглядывай! Упустишь — сам пойдешь в ссылку.

— Сослать меня, однако, трудно, разве что в Дудинку. Только не страшно: мы и подальше бывали, — отозвался Игарка.

— Найдем место. Найдем. Холоду не боишься — в жару загоним. Ну-с, счастливо оставаться! — Полицейский звякнул саблей, сделал «под козырек» и уехал.

Время было позднее, близилось к полуночи, но в северной стороне неба плавал желтый кружок солнца, в восточной — бледный кружок луны. Солнце второй месяц не покидало неба, светило без заката, но ведь и луне тоже охота посветить, и она в полуночные часы выходит на небо, пользуясь тем, что солнце в эти часы немножко меркнет.

У костра, около избенки, Игарка чистил на ужин рыбу, а Василий все оглядывал небо, — солнечное и в полуночь! — корявый реденький лесок, — под таким-то солнцем! — огромную пустую реку и упорно молчал, про себя дивился на странный вид далекого северного края.

Игарка раза два кряком намекал гостю, что пора и поговорить, миновал целый день. А гость все молчал. Тогда Игарка осторожно тронул его локтем.

— Как ты сподобился?

«Началось», — с досадой подумал Василий. Все, с кем ни встречался он за год следствия, тюрьмы и этапов, настойчиво старались проникнуть в его жизнь — как зовут, откуда родом, за что идет в ссылку, дальше, глубже, вплоть до шестого колена. Но Игарка оказался не любопытным.