Том 18. Пертская красавица ; Рассказы - [213]

— Что за нелепая причуда, — спросил он, — погнала вас сюда чуть свет от теплого очага, тетушка? Я ведь хорошо помню, что простился с вами вчера вечером и вы еще пожелали мне счастливого пути…

— И оставил мне больше серебра, чем никому не нужная старуха может истратить до твоего возвращения, милый мой птенчик, — ответила сивилла. — Но к чему мне вкушать пищу, к чему греться у очага, к чему мне само солнышко господне, если со внуком отца моего приключится недоброе? Поэтому дай мне совершить для тебя древний наш деасил, дабы ты благополучно дошел до чужой страны и так же благополучно вернулся домой.

Робин Ойг остановился, не то досадуя, не то смеясь, и знаками объяснил тем, кто стоял поблизости, что уступает старухе, только чтобы утихомирить ее. Она же тем временем, шатаясь из стороны в сторону, стала ходить вокруг него. Она старалась умилостивить божество, совершая обряд, как считают, ведущий начало от друидических верований.

Обряд этот, как известно, заключается в том, что лицо, совершающее деасил, трижды обходит по кругу того, чье благополучие стремится обеспечить, непременно двигаясь при этом с востока на запад, подобно солнцу. Но вдруг старуха остановилась и дрожащим от волнения и ужаса голосом завопила:

— Внук отца моего, на твоей руке кровь!

— Да замолчите вы, бога ради, тетушка! — воскликнул Робин Ойг. — Этот ваш тайсхатараг[90] навлечет на вас неприятности, от которых вы потом долго не избавитесь.

Но старуха, глядя на него остекленевшими глазами, только повторяла: «На руке твоей — кровь, и это кровь англичанина; кровь гэлов гуще и краснее. Дай-ка поглядеть… Дай-ка…»

И прежде чем Робин Ойг мог помешать ей — впрочем, для этого ему пришлось бы волей-неволей применить грубую силу, так быстро и решительно старуха действовала, — она выхватила из складок его тартана кинжал и, высоко подняв его, хоть лезвие и сверкало на солнце, снова завопила: «Кровь, кровь — опять кровь сакса! Робин Ойг Мак-Комбих, не ходи на этот раз в Англию!»

— Вздор все, — ответил Робин Ойг, — это уж не дело, тогда мне останется только бродяжничать! Не срамите себя, тетушка, отдайте мой кинжал! По цвету никак нельзя отличить кровь черного быка от крови белого, а вы говорите, что можете отличить кровь сакса от крови гэла. У всех людей кровь от праотца Адама, тетушка! Отдайте кинжал — в дорогу пора! И так уж мне надо было сейчас быть на полпути к Стерлингскому мосту. Отдайте кинжал, и я пойду!

— Не отдам, — упорствовала старуха. — Не выпущу из рук твой тартан, покуда ты не дашь мне слово, что оставишь здесь это губительное оружие!

Толпившиеся вокруг женщины уже стали уговаривать Робина, напоминая, что тетка его не привыкла бросать слова на ветер; недовольные проволочкой, фермеры Нижней Шотландии хмуро глядели на все происходящее, и Робин Ойг решил любой ценой выпутаться из этого положения.

— Ну ладно, — сказал он, вручая кинжал Хьюгу Моррисону, — вы-то, жители равнин, не верите этим россказням. Пусть этот кинжал будет пока у тебя. Подарить я его тебе не могу, потому он отцовский, но твое стадо идет вслед за моим, и пусть он лучше хранится у тебя, а не у меня. Ну как, тетушка, поладим мы, что ли, с вами на этом?

— Придется поладить, — ответила вещунья, — коли он так безрассуден, что берется этот кинжал у себя держать.

Здоровяк из западной Шотландии звонко расхохотался и сказал:

— Слушай, тетка, я Хьюг Моррисон из Глены, потомок древнего рода Моррисонов Смелых, которые никогда и ни с кем не сражались таким куцым оружием. Да они в нем и не нуждались. У них были палаши, у меня, — тут он указал на толстенную дубинку, — есть вон эта тросточка, а пырять ножом— этим уж пусть горец Джон занимается. Зря вы фыркаете, горцы, особенно ты, Робин. Что ж, если слова старой колдуньи тебя напугали, я приберегу твой кинжал и отдам его тебе, как только понадобится.

Многое из того, что сказал Хьюг Моррисон, пришлось Робину не по вкусу; во время своих переходов он научился быть более терпеливым, чем это свойственно горцам от природы, и услугу, которую ему согласился оказать потомок Моррисонов Смелых, принял, не ставя ему в укор несколько пренебрежительный тон речи.

— Если б он с утра не хватил лишнего да к тому же не был дамфризширским боровом, его речь больше походила бы на речь джентльмена. Но чего от свиньи дождешься, кроме хрюканья? Какой позор, если он кинжалом моего отца будет крошить хэггис себе на потребу!

С этими словами (сказанными, однако, по-гэльски) Робин щелкнул бичом и махнул рукой всем тем, кто его провожал. Он торопился, тем более что в Фолкерке условился встретиться с приятелем, тоже гуртовщиком, вместе с которым рассчитывал затем пройти весь путь.

Этим приятелем — вернее, близким другом — Робина Ойга был Гарри Уэйкфилд, молодой англичанин, уже приобретший добрую славу на всех северных рынках, человек, в своем кругу столь же уважаемый и известный, как наш гуртовщик-горец. Без малого шести футов ростом, он был достаточно силен и ловок, чтобы с честью подвизаться и на смитфилдских состязаниях в боксе и в борьбе. Если кое-кто из наиболее выдающихся представителей этих видов спорта и мог бы, пожалуй, победить его, то доморощенным любителям этот деревенский силач, хоть и не прошедший настоящей выучки, всегда задавал хорошую трепку. Он был заметной фигурой на Донкастерских скачках, где ставил не меньше гинеи и обычно выигрывал, и никогда, если только позволяли дела, не пропускал ни одного сколько-нибудь значительного кулачного боя в Йоркшире, где скотоводы задавали тон. Но Гарри Уэйкфилд, парень разбитной и любитель кутнуть в веселой компании, был, однако, наделен упорством и к делу относился не менее ревностно, чем степенный Робин Ойг Мак-Комбих. И когда он давал себе роздых, он уж отдыхал вовсю; но обычно его дни проходили в усердной, неустанной работе. По своему обличью и духовному складу он был типичным жизнерадостным йоменом Старой Англии, одним из тех, чьи длинные копья некогда во многих сотнях сражений утвердили ее главенство над другими народами и чьи острые сабли в наши дни являются для нее самой дешевой и надежной защитой. Его нетрудно было развеселить; пышущий здоровьем, удачливый в делах, он склонен был благодушно относиться ко всему вокруг, а встречавшиеся временами трудности его, человека весьма энергичного, скорее развлекали, нежели раздражали. Обладая всеми качествами, присущими сангвиническому темпераменту, наш молодой гуртовщик-англичанин имел, однако, и свои недостатки. Он был настолько вспыльчив, что иногда и сам затевал ссоры, и, возможно, то обстоятельство, что лишь очень немногие могли сравняться с ним в кулачном бою, толкало его разрешать споры именно силой. Трудно сказать, каким образом Гарри Уэйкфилд и Робин Ойг сблизились; несомненно одно — что между ними возникла тесная дружба, хотя, по всей видимости, как только они переставали толковать о своих гуртах, тем для разговоров почти не находилось. Так мало было у них общих интересов. В самом деле, Робин Ойг с трудом изъяснялся по-английски, когда речь шла не о быках и бычках, а об иных предметах, тогда как Гарри Уэйкфилд, говоривший с сильнейшим йоркширским акцентом, не способен был ни слова сказать по-гэльски. Напрасно Робин однажды, во время перехода по Минхским болотам, целое утро старался научить своего спутника правильно произносить гэльский шиболет — слово «льху», на этом языке обозначающее теленка. От самого Тракуэйра до Мердеркейрна горы оглашались отнюдь не благозвучными попытками сакса выговорить строптивое односложное слово и следовавшими за каждой из этих неудач взрывами смеха. Но два приятеля знали и более приятные способы пробуждать эхо: Уэйкфилд распевал всевозможные песенки, восхвалявшие Молли, Сьюзен и Сисили, тогда как Робин Ойг умел необычайно искусно насвистывать нескончаемые, с затейливыми вариациями пиброхи; вдобавок — и это было гораздо приятнее для слуха южанина Гарри — он знал множество песен северного края, как веселых, так и трогательных, а Уэйкфилд научился вторить ему басом. Вот почему, хотя Робину трудно было понять рассказы своего спутника о скачках, петушиных боях или охоте на лисиц и хотя сказания о кровавых распрях между кланами и о воинственных вторжениях горцев в Равнину, перемежавшиеся легендами о горных духах, феях и гномах, которые Робин помнил с детства, были слишком изысканны для грубоватого вкуса Гарри, они все-таки находили известное удовольствие в общении друг с другом и уже три года подряд старались, если только у обоих гурты шли в одном направлении, сговориться заранее и пройти весь путь вместе. В самом деле, это было выгодно им обоим. Где бы англичанин нашел лучшего водителя по западным областям Горной Шотландии, чем Робин Ойг Мак-Комбих? А когда, перевалив через горы, они, по выражению Гарри, оказывались на правильной стороне границы, его обширные связи и туго набитый кошель всегда были к услугам друга-горца и нередко щедрый англичанин оказывал Робину услугу, достойную настоящего йомена.