Том 18. Лорд Долиш и другие - [11]

Из-под одеяла донеслось недовольное урчание.

— В общем, против него я ничего не имею. Может быть, в полиции он известен как Жестокий Джек, но держится он хорошо. Меня возмущает другое — почему я должна всех обслуживать? Я стыжусь нашей честной бедности. Словом, мой бедный олух, изволь удалить отсюда своего Чалмерса. Иначе я просто свалюсь.

Хоть как-то утешенная монологом, Элизабет засмеялась. Она часто жалела о том, что не может долго сердиться. Что-нибудь смешило ее, и гнев исчезал. Сейчас ее развеселило то, что Натти залез под одеяло. На звук ее смеха он выглянул, словно червяк после дождя.

— Да-да, — сказала она. — Мы не можем кормить гостей. Твой Чалмерс меня возненавидит, я его изведу.

— Как это? — встревожился Натти.

— Для начала попрошу помочь с пчелами.

— Ну, что ты!

— Потом мы с ним добудем меду. Потом… вряд ли он останется жив. А если останется, поставлю мыть посуду. Пусть приносит пользу.

Натти вскрикнул, но она уже удалилась и пошла вниз.

Внизу сидел лорд Долиш и курил сигару. День стоял прекрасный, блаженный. Все шло лучше некуда. Он — под той же крышей, что и обездоленная девушка. Остается назвать себя и уговорить ее. Вчера она буквально мелькнула перед ним, но впечатление произвела хорошее. Что-то есть в этих американках, — простота, ясность какая-то. Дом ему тоже понравился. Он бы с удовольствием здесь пожил.

И впрямь, ферма больше радовала взгляд, чем ее соседки, — черно-белой ли раскраской, причудливой ли крышей. Не подкачала и растительность в саду.

Увидев, что по этому самому саду к нему направляется хозяйка, Билл отбросил сигару и встал. При дневном свете она была еще привлекательней. Миниатюрность и аккуратность выгодно отличали ее от Душки. Сейчас, после ресторанных треволнений, лорду казалось, что несходство это и составляет главную прелесть женщины. Ко всему прочему, у мисс Бойд был нежный негромкий голос.

— Сижу, любуюсь вашим садом, — сказал пэр.

— Остальное — много хуже, — откликнулась она. — Места у нас обманчивые. Бухта — красивая, но купаться нельзя, там медузы. Хорош и лес, но там клещи. Они сосут кровь, — беспечно прибавила она. — Вечера — просто прелесть, если бы не комары.

Она подождала, но он не вскочил и не кинулся к станции.

— И, конечно, вечно жалят пчелы. Надеюсь, вы их не боитесь?

— Да нет. Скорее, люблю. Глаза у нее засверкали.

— Вот как! Тогда не поможете ли мне открыть улей?

— С удовольствием.

— Пойду, все приготовлю.

Она побежала к Натти, спугнув его тревожный сон.

— Ему конец!

Натти резко поднялся.

— Что там еще?

— Ты не понимаешь. Я его попросила помочь мне с пчелами. Если выживет, сразу уедет, только протрет раны.

— Подумай, он же гость…

— Ничего, скоро это кончится.

— Когда ты попросила меня, я неделю вытаскивал эти жала.

— Они не любят курильщиков.

— Он тоже курит.

— Только что курил сигару.

— О, Господи!

— Пока, дорогой. Он ждет.

Посмотрев с интересом на то, что она принесла, а именно — скамеечку, дымарь, обтирку, отвертку и клетку для царицы, он взял это все у нее, любезно прибавив:

— Если у вас нет подводы, разрешите, я понесу.

Такое легкомыслие ей не понравилось. Тут надо бы дрожать всем телом.

— А сетка вам не нужна? — спросил он.

Обычно она сетку надевала. Да, пчелы дружили с ней, но до сих пор она все-таки береглась. Кто ее знает, среди своих может найтись и кто-нибудь вредный или слабоумный. Но нельзя же брать сетку только для себя, а защищать гостя она не хотела.

— Нет-нет, — отвечала она, — я их не боюсь. А вы?

— Я тоже.

— Вы знаете, что делать, если какая-нибудь на вас полетит?

— Как не полететь? Ничего, сама разберется.

Элизабет поджалась — что за бравада! — и молчала до самой пасеки.

Пчел было много, жужжали они грозно. Воздух был полон ими. Они носились туда-сюда. И почти сразу в гостя врезался грозный трутень. Она с удовольствием заметила, что гость подпрыгнул.

— Не бойтесь, — радостно сказала она, — это трутень. У них нет жала.

— А головы есть. Вот он, опять.

— Он учуял ваш табак. У трутней — тридцать семь тысяч восемь ноздрей.

— Ему же лучше. Не учует восемью, останется тридцать семь тысяч.

Пчелы вели себя плохо. Они ни за что не хотели кусать гостя. Одни пролетали мимо, другие в него врезались, третьи садились на рукав, четвертые глядели на него, словно спрашивая: «Что тут у нас такое?», но не кусался никто. На брата они кидались, где бы он ни был. Видимо, дело в том, что он мечется, словно Психея в исполнении Полли, а этот гость совершенно спокоен. Но какой упрямый, однако!

Не отвечая на последнюю фразу, она развела искусственный пожар. Результаты не замедлили — две-три пчелы, дежурившие у входа, поспешно юркнули в улей. Элизабет подбавила дыму, потом — еще, потом — еще. Наконец она взглянула на гостя. Он улыбался с явным интересом. Ну, что это!

— Скамеечку, — сказала она, — и отвертку, если не трудно. Усевшись у самого улья, она отвинтила стенку, вынула и протянула помощнику с таким видом, словно покрыла его карту тузом.

— Не подержите ли, мистер Чалмерс?

Натти этих зрелищ не выносил. Стенка выглядела так, словно на ней пузырится вязкая черная жидкость. Только пристальный взгляд мог заметить, что всё это — пчелы. Они кишели, как люди в метро после конца работы.