Том 15 - [9]

В жизни м-сс Тьюлер наступила полоса полного нравственного удовлетворения. Движимая одной лишь любовью и чувством долга, она попала в круг лиц, объединенных глубоким и возвышающим взаимопониманием, в некую тайную церковь, доступ куда она ревниво оберегала от м-сс Хэмблэй. М-сс Хэмблэй очень полезна и способна много дать в повседневных отношениях, но, нужно признать, лишена подлинной духовности и пригодна, самое большее, на роль не посвященной в таинства служительницы при храме. Кроме того, подсознательно м-сс Тьюлер желала сохранить м-сс Хэмблэй для себя. Это две разные вещи, и смешивать их не к чему.

Каждый член этой замкнутой группы был Возлюбленный Духовный Брат, Праведник, озаренный Внутренним светом. Избранная, Прекрасная Душа. Крещение м-сс Тьюлер отодвигалось в будущее, но она как бы предвкушала его благодетельное воздействие. Она преломляла хлеб с братьями во Христе. Она обменивалась с ними опытом, подлинным и вымышленным. Охваченная этим доверчивым предвкушением вечной славы, которая дана в удел истинным, правоверным баптистам, вся словно в отблесках благодатного внутреннего света, прокладывала она себе путь среди скопищ отверженных, наполнявших улицы Кэмден-тауна. И вела за руку свое единственное Сокровище.

Чувствуя себя в безопасности под ее охраной, Эдвард-Альберт высовывал язык или строил рожи детям вечной погибели, проходившим мимо него на страшный суд, либо тянул назад, чтобы поглазеть на витрины магазинов. Не обходилось и без короткой борьбы, когда взгляд его падал на афишу у входа в недавно открывшееся кино. Кроме того, в этом нежном возрасте он испытывал непонятное желание дергать девочек за волосы и уже дважды не устоял против соблазна.

Уличенный, он упорно отрицал свою вину. В обоих случаях произошла уличная сцена; жестокие нападки и дерзкие ответы.

Он утверждал, что девочки — дрянные лгуньи. Мать не верила обвинениям, да и сам он почти не верил, что мог сделать это.

4. Животность животных

М-сс Тьюлер не могла допустить, чтобы какая-нибудь нянька встала между ней и ее Сокровищем. Пока он был маленький, она сама, гордая и бдительная, катала его каждый день в колясочке по Кэмден-хиллу или Риджент-парку. Когда Эдвард-Альберт обнаружил признаки расположения к собакам и стал тянуться к ним, лепеча «гав-гав», она сразу же пресекла это.

— Никогда не трогай чужих собак, — заявила она ему. — Они кусаются. Укусят, заразят бешенством, и ты взбесишься и будешь бегать и кусать всех кругом. И те, кого ты укусишь, взбесятся.

В глазах ребенка мелькнуло выражение, говорившей о том, что эта перспектива показалась ему не лишенной привлекательности.

— И ты будешь кричать при виде воды и умрешь в ужасных мучениях, — продолжала она.

Проблеск интереса угас.

Кошек Эдвард-Альберт тоже приучен был бояться: у них колючки в лапах.

Иногда эти колючки бывают ядовитые. Очень часто люди заболевают от кошачьих царапин. Кошки заносят в дом корь. Они не любят человека, хоть и ласкаются к нему с мурлыканьем. А однажды она слышала страшную историю, которую необходимо было сейчас же рассказать обожаемому сыночку, о кошке, которая лежала, мурлыкая, на коленях у своей маленькой хозяйки и смотрела ей в глаза — не отрываясь, смотрела в глаза, а потом вдруг вцепилась в них когтями…

В конце концов у Эдварда-Альберта возникло отвращение к кошкам, и он объявил, что не может выносить их присутствия в комнате. У него появилась идиосинкразия к кошкам, как теперь принято выражаться — громко и неправильно. Но иногда он вовсе не замечал, как кошки подходили к нему, и это противоречило подобному утверждению. Лошадей он тоже боялся, понимая, что спереди и сзади они одинаково опасны для человеческой жизни. Овец он любил пугать и гоняться за ними, но в один ужасный день в Риджент-парке старый баран повернулся к нему, затряс рогами и обратил его в бегство. Он с криком бросился к матери, и та, бледная, но решительная, вмешалась, пошла навстречу опасности и очень быстро устранила ее, несколько раз раскрыв и закрыв свой серый с белым зонтик. Теперь он мог без риска проявлять свою храбрость только перед недавно привезенными из Америки серыми белками. Иногда он кормил их орехами, но как-то раз, когда они слишком осмелели и попробовали взобраться по его ногам и побегать по нему, он стал отбиваться от них ударами. Случайный прохожий обратил на это внимание матери, но она взяла его под свою защиту.

— От них можно набраться чего угодно, — сказала она. — Они ведь полны блох, а он ребенок нежный, чувствительный.

Таковы были выработавшиеся у Эдварда-Альберта реакции на местную лондонскую фауну. Его сведений о более резких экстравагантностях, которые природа разрешила себе после грехопадения человека, были почерпнуты главным образом из книг. Он придумал для собственного удобства чудесное электрическое ружье, убивающее без промаха и не требующее перезаряжения, и постоянно держал его под рукой, когда в мечтах блуждал по серебряным просторам морей. В темных углах дома и у него под кроватью скрывались гориллы и медведи, и ничто на свете не заставило бы его покинуть свое убежище под одеялом после того, как его этим одеялом укрыли. Он знал, что четыре ангела-хранителя бдят над ним, но ни у одного из них не хватало смелости или сообразительности заглянуть под кровать. Если он ночью просыпался, их никогда не было на месте. Он лежал, слушая, как что-то ползает, и всматриваясь в какие-то смутные, неопределенные тени, но наконец не выдерживал и громко звал мать.