Том 14. Критические статьи, очерки, письма - [80]
То был странный человек, внушавший страх и почтение. Его звали Шарль Морис де Перигор; он был отпрыск знатного рода, как Макиавелли, священник, как Гонди, расстрига, как Фуше; был остроумен, как Вольтер, и хромоног, как бес. Пожалуй, можно сказать, что все в нем хромало, как он сам: знатность, превращенная им в прислужницу Республики; священнический сан, который он волочил по Марсову полю, а затем втоптал в грязь; брак, нарушенный десятками скандальных похождений и раздельным жительством супругов; ум, обесчещенный низостью.
И все же в этом человеке было величие; в нем слилось великолепие двух режимов: в королевской Франции — князь Ваадтский, он был и князем Французской империи.
На протяжении тридцати лет, из глубины своего дворца, из глубины своих замыслов, он почти безраздельно распоряжался Европой. Он позволил Революции обращаться к нему на «ты» и улыбался ей — правда, с иронией; но она этого не заметила. Он видел вблизи, знал, наблюдал, изучал, испытывал, проникал, разгадывал, высмеивал, приводил в действие всех людей своего времени, все идеи своего века; в его жизни бывали минуты, когда он держал в своих руках те четыре-пять грозных нитей, которые двигали цивилизованным миром, и его картонным плясуном являлся Наполеон I — император французов, король Италии, протектор Рейнского союза, медиатор Швейцарской конфедерации. Вот какую игру вел этот человек.
После июльской революции, когда рухнула древняя династия, обер-камергером которой он был, он твердо ступил на здоровую ногу и сказал народу, который отдыхал, засучив рукава, на груде камней, вывороченных из мостовой: «Сделай меня своим послом».
К нему были обращены исповедь Мирабо и первые признания Тьера. Он называл себя великим поэтом, создавшим трилогию о трех династиях: часть первая — империя Бонапарта, часть вторая — династия Бурбонов, часть третья — династия Орлеанов.
Все это он сделал, сидя в своем дворце, и в этот дворец, как паук в свою паутину, он одного за другим завлекал и опутывал там своими сетями героев, мыслителей, великих людей, завоевателей, королей, владетельных князей, императоров, Бонапарта, Сьейеса, г-жу де Сталь, Шатобриана, Бенжамена Констана, русского императора Александра, короля Вильгельма прусского, австрийского императора Франца, Людовика XVIII, Луи-Филиппа — всех этих золотистых блестящих мух, жужжавших в истории сорока последних лет. Весь их ослепительный рой, завороженный пронизывающим взглядом этого человека, все они, раньше или позже, залетали в мрачный подъезд, на фронтоне которого высечены слова: Дворец Талейрана.
И вот третьего дня, 17 мая 1838 года, этот человек умер. Пришли медики и набальзамировали труп. Для этого они, по способу древних египтян, вынули из живота внутренности, а из черепа — мозг. Затем, превратив князя Талейрана в мумию и положив эту мумию в гроб, обитый внутри белым атласом, они ушли, оставив на столе мозг — этот мозг, который столько передумал, руководил таким множеством людей, создал столько замыслов, направлял две революции, обманул двадцать монархов, держал в повиновении весь мир.
После ухода медиков в комнату вошел лакей. Он увидел то, что они оставили. «Вот тебе раз! А это они забыли. Что с этим делать?» Он вспомнил, что на улице есть сточная канава, вышел из дворца и швырнул мозг в канаву.
Finis rerum. [119]
19 мая 1838
ЗАМЕТКИ ПРОХОЖЕГО В ДЕНЬ ВОССТАНИЯ 12 МАЯ 1839 ГОДА
Воскресенье, 12 мая
Совсем недавно от меня ушел г-н де Тогорес. Мы беседовали об Испании. На мой взгляд, она — географически со времен образования нашего континента, исторически — со времен завоевания Галлии, а политически — с воцарения герцога Анжуйского является составной частью Франции. Jose primero [120] — явление того же порядка, что Felipe quinto; [121] замысел Людовика XIV был продолжен Наполеоном. Поэтому было бы величайшей неосторожностью с нашей стороны пренебрегать испанскими делами. Больная Испания — для нас обуза; сильная и здоровая — для нас поддержка. Мы либо волочим ее за собой, либо опираемся на нее. Испания — часть нашего тела, мы не можем ее отсечь, нам необходимо ее лечить и вылечить. Междоусобная война — гангрена. Горе нам, если мы дадим ей распространиться; тогда она заразит нас. Через Русильон, Наварру и Беарн испанская кровь широкой струей вливается во французскую кровь. Пиренеи — не более как лигатура, действующая только временно.
Г-н де Тогорес согласился со мной. По его словам, того же мнения придерживался его дядя, герцог де Фриас, когда был председателем совета министров королевы Христины.
Мы говорили о мадемуазель Рашель, которую г-н де Тогорес считает посредственной Эрифилой. Я еще не видел ее в этой роли.
В три часа я вернулся в свой кабинет.
Немного времени спустя моя маленькая дочка открыла дверь и тревожно опросила: «Папа, ты знаешь, что делается? На мосту Сен-Мишель сражаются».
Я выражаю сомнение. Она начинает рассказывать подробности. Какой-то повар из нашего дома и соседний трактирщик видели, как было дело. Я посылаю за поваром. Действительно, проходя по Орфеврской набережной, он был очевидцем того, как кучка молодых людей обстреливала здание полицейской префектуры. Пуля угодила в перила моста, рядом с ним. От префектуры нападающие, все время стреляя, помчались к площади Шатле и к городской ратуше. Они выступили от Морга — это слово простак выговаривает «морн».
