Том 14. Критические статьи, очерки, письма - [82]

Бьют сбор.

За завтраком я читаю газеты. Входит г-н Люфло. Вчера вечером он побывал в Тюильри. Обычный воскресный прием состоялся; у короля был усталый вид, у королевы — грустный. Затем г-н Люфло отправился бродить по городу. На улице Гранд-Юрлер он видел лежавшего на земле убитого рабочего в праздничной одежде; пуля попала ему в лоб. Уже смеркалось. Возле убитого горела свеча. На пальцах у него были кольца, в жилетном кармане — часы, с которых свешивалась куча брелоков.

Вчера, в четвертом часу дня, при первых выстрелах король вызвал маршала Сульта и сказал ему: «Маршал, вода становится мутной; надо выудить новых министров».

Час спустя, маршал явился к королю и, потирая руки, сказал со своим южным акцентом: «На этот раз, ваше величество, я думаю, наше дело выгорит!»

Действительно, сегодня утром в «Монитер» сообщение о новом министерстве.

Полдень. Выхожу из дому. С улицы Сен-Луи доносится ружейная пальба. Площадь Руаяль очистили от блузников, и сейчас туда пропускают только тех, кто там живет. Восставшие заняли улицу Сен-Луи. Опасаются, как бы они не проникли поодиночке на площадь Руаяль и не вздумали, укрывшись за колоннами аркад, обстреливать войска.

Двести двенадцать лет, два месяца и два дня тому назад Беврон, Бюсси д'Амбуаз и Бюке, с одной стороны, Бутвиль, Дешапель и Лаберт — с другой, среди бела дня, в этот же час, на этой же площади Руаяль дрались шпагами и кинжалами не на жизнь, а на смерть. Пьеру Корнелю был тогда двадцать один год.

Я слышу, как национальный гвардеец сетует на то, что так бессмысленно разрушили решетку, обломки которой еще валяются на мостовой. Другой национальный гвардеец говорит: «А я республиканец; это естественно, ведь я швейцарец».

Улицы вокруг площади Руаяль безлюдны. Перестрелка продолжается, очень частая, очень близкая.

На улице Сен-Жиль, у дома, где в 1784 году жила графиня Ламотт-Валуа, столь известная по «делу ожерелья», муниципальный страж преграждает мне путь.

В обход, переулком Дуз-Порт, я пробираюсь на улицу Сен-Луи. Она имеет странный вид. В одном конце ее рота солдат, развернувшись во всю ширину улицы, медленно шагает вперед с ружьями наперевес. Я попадаю в толпу людей, бегущих врассыпную. Только что на углу переулка Дуз-Порт убили какого-то молодого человека.

Дальше идти невозможно. Я поворачиваю обратно к бульвару. На углу улицы Арле — кордон национальной гвардии. Один из солдат, с голубой ленточкой за июльские дни, грубо останавливает меня: «Прохода нет!» Вдруг его голос смягчается: «Право, сударь, я вам не советую идти в ту сторону». Смотрю — это мой полотер.

Не считаясь с запретом, я дохожу до улицы Сен-Клод. Свернув туда, я вижу, что все прохожие ускоряют шаг. На противоположном конце улицы, у церкви, появился отряд пехоты. Вот две старухи: одна из них тащит на себе тюфяк и поминутно вскрикивает от ужаса. Иду дальше. Солдаты загородили конец улицы. Мимо меня опрометью бегут несколько молодых парней в блузах. Вдруг солдаты берут ружья на изготовку и целятся. Я едва успеваю броситься за тумбу, чтобы укрыть хотя бы ноги. Я попадаю под обстрел. Никто не ранен. Я иду навстречу солдатам, махая шляпой, чтобы они не возобновили огонь. Приближаюсь вплотную — ряды раздаются. Прохожу, но мы не обмениваемся ни единым словом.

Улица Сен-Луи безлюдна; такой вид улицы имеют летом, часа в четыре утра. Лавки заперты, окна закрыты, нигде ни живой души, яркий солнечный свет. На улице Руа-Доре соседи переговариваются, стоя у дверей. По улице Сен-Жан-Сен-Франсуа скачут две лошади, вероятно выпряженные из какой-нибудь повозки, взятой для сооружения баррикады; за лошадьми бежит растерянный возчик. В конце улицы Сент-Анастаз, по-видимому, стоят в засаде значительные силы национальной гвардии и линейных войск. Я расспрашиваю окружающих. С полчаса назад сюда пришли семь-восемь молодых рабочих, волочивших ружья, которые они не умели толком зарядить. Все юнцы лет по четырнадцать — пятнадцать. На глазах у жителей соседних домов и прохожих, внимательно следивших за их действиями, они молча приготовили свое оружие и захватили какой-то дом, где оказались только старуха и ребенок. Там они подверглись осаде, длившейся всего несколько минут. Выстрелы, от которых я укрылся, предназначались для тех из них, кто пустился бежать по улице Сен-Клод.

Все лавки заперты; открыт только кабачок, где пили вино участники восстания, а теперь — пьют национальные гвардейцы.

Три часа дня. Я ходил посмотреть, что делается на бульварах. Там полно народу и войск. С улицы Сен-Мартен доносятся ружейные залпы. Я вижу, как мимо окна Фьески во главе эскадрона лихих драгун с саблями наголо проносится верхом на коне генерал-лейтенант в парадной форме, окруженный офицерами. У Шато д'О нечто вроде военного лагеря; актрисы театра «Амбигю» смотрят на это зрелище с балкона своего фойе. Сегодня вечером ни в одном театре на бульварах не будет спектакля.

На улице Сен-Луи все следы беспорядка исчезли. Теперь восстание сосредоточено у Центрального рынка. Какой-то национальный гвардеец сказал мне: «Там их больше четырех тысяч на баррикадах». Я ничего не ответил этому храброму воину. В такие минуты, как сейчас, глаза становятся увеличительными стеклами.