Том 13. Стихотворения - [6]

Вздор, коль не нравится, что вас по грязи стелят,

Обшаривают вас и в лоб из ружей целят.

Их — пять на одного; оружья — до зубов;

Кто заупрямится, немедленно «готов»!

Ну! Исполнять!.. Приказ — как будто из берлоги.

Что ж! Кошелек отдать, согнуть в коленях ноги,

Упасть, покорствуя, лежать на животе,

Не смея двинуться, — и вспомнить земли те,

Что звались Гессеном, Ганновером и Польшей…

«Готово». Можно встать… И денег нету больше,

И вкруг — сплошной Шварцвальд!.. Тут ясно стало нам,

Неподготовленным к изменничьим делам,

Невеждам в таинствах правленья, нам, профанам,

Что наш Картуш войну затеял — с Шиндерганом!

ДОСТОЙНЫЕ ДРУГ ДРУГА

Вот поглядите: здесь — кровавый дурачок;

Там — радостных рабов подмявший под сапог,

Зверь божьей милостью, святоша, враг скандалам,

Рожденный для венца, оставшийся капралом.

Здесь — жулик, там — вандал, короче говоря.

Притон за глотку сгреб Второе декабря.

Тут — заяц трепетный, а там — шакал трусливый.

Овраг разбойничий с берлогою блудливой,

Как видно, — колыбель иных монархов. Бред!

В самой Калабрии рубак столь страшных нет.

Грабеж — вот их война! Искусство их разгула,

Пленяя Пулайе, Фолара бы спугнуло.

Все это — как в ночи на дилижанс наскок.

Да, низок Бонапарт, ну а Вильгельм жесток.

И не было глупей у подлеца капризов,

Чем нагло брошенный бандиту злому вызов.

Один пошел ни с чем в атаку, а другой,

Дав подойти, взметнул вдруг молнию рукой,

В кармане скрытую с предательской усмешкой.

Он императора избрал гремушкой, пешкой,

Манил его, смеясь: «Иди, малыш!» Болван

Шел, расставлял силки — и угодил в капкан.

Резня, отчаянье, измена, трупов горы

И громом полные зловещие просторы!

И в этих ужасах, которым нет числа,

Слепит мыслителя неведомая мгла.

О небо, сколько зла! О, грозный час расплаты!

О, Франция! Встал смерч — и во мгновенье смяты

И призрак цезаря и призрак войска с ним…

Война, где был один — огонь, другой же — дым.

ОСАЖДЕННЫЙ ПАРИЖ

Париж, история твои прославит беды.

Убор твой лучший — кровь, и смерть — твоя победа.

Но нет, ты держишься. И всякий, кто смотрел,

Как цезарь, веселясь, в твоих объятьях млел,

Дивится: ты в огне находишь искупленье.

К тебе со всех концов несутся восхваленья.

Ты много потерял, но ты вознагражден

И посрамил врага, которым осажден.

Блаженство низкое есть то же умиранье.

В безумстве павшего, тебя спасло страданье.

Империей ты был отравлен, но сейчас,

Благополучия позорного лишась,

Развратников изгнав, ты вновь себя достоин.

О город-мученик, ты снова город-воин.

И в блеске истины, геройства, красоты

И возрождаешься и умираешь ты.

Париж, ноябрь 1870

" Я, старый плаватель, бродяга-мореход, "

Я, старый плаватель, бродяга-мореход,

Подобье призрака над бездной горьких вод,

Средь мрака, гроз, дождя, средь зимних бурь стенанья

Я книгу написал, и черный ветр изгнанья,

Когда трудился я, под гнетом темноты,

В ней перевертывал, как верный друг, листы.

Я жил, лишен всего, — лишь с честью непреклонной.

И видел город я ужасный, разъяренный:

Он жаждал, голодал — и книгу я ему

На зубы положил и крикнул так во тьму

Народу, мужество пронесшему сквозь бури;

Парижу я сказал, как клефт орлу в лазури:

«Ешь сердце мне, чтоб стать сильнее в ураган!»

Как смертный вздох Христа услышал Иоанн,

Как Пана стон дошел до Индии далекой,

Хоть он и прозвучал мгновенно, одиноко,

Так дрогнула земля от африканских скал

До нив Ассирии, когда Олимп упал.

Как, цоколь потеряв, вдруг рушится колонна,

Так дрогнул весь Восток с паденьем Вавилона.

Коснулся ужас нас, забытый с давних пор:

Качнулось здание, лишенное опор.

Все в страхе за Париж. Над ним тевтон глумится.

Погибнет целый мир, когда умрет столица.

Он больше, чем народ, он — мир, что короли

Распятым на кресте погибнуть обрекли.

Нет, человечеству не жить уже в покое!

Что ж, будем биться мы! Нуманции и Трое

Париж дает пример. Да будет дух наш тверд!

Тиранов посрамив, отбросим натиск орд.

Вернулись гунны к нам, как в дни старинных хроник,

Хоть враг орудия к стенам Парижа гонит,

Мы город отстоим, — пусть преданы, в плену, —

Неся тяжелый труд, спасем свою страну.

Пасть, не склонив чела, — уже победа. Это

Для славы в будущем достойная примета.

Сиять отвагою, добром, избытком сил,

Чтобы потомок вас своей хвалою чтил, —

Вот честь людей, страны, что ввек неодолима!

Катон велик вдвойне, когда он выше Рима:

Рим должен подражать ему, сравниться с ним,

Рим побеждал врагов, Париж — непобедим.

Наш труд окончится победы жатвой правой.

Сражайся, о Париж! Народ мой величавый,

Осыпан стрелами, без пятен на гербе,

Ожесточенным будь и победи в борьбе!

Париж, октябрь 1870

" И вот вернулись к нам трагические дни, "

И вот вернулись к нам трагические дни,

И знаки тайные с собой несут они

О том, что мир идет к какой-то страшной эре.

Творец трагедии и бледный Алигьери,

Вы, очевидцы войн с бесстрастною душой,

Один в Флоренции и в Аргосе другой,

Умы, орлиною овеянные славой,

Писали строки вы, где отблеск есть кровавый

Еще сокрытых гроз, грядущих бед печать,

И вас без трепета никто не мог читать.

Вы, мудрецы, чья речь слышна нам из могилы?

«Мы боги средь людей, провидцы тайной силы»,

О Данте и Эсхил, глядите!

Жалок трон,

И слишком узок лоб носителей корон.

Вы б презирали их! В них нет и стати гордой