Том 13. Стихотворения - [11]

Нам предстоит борьба. Приди, мой сын! Припав

Друг к другу, мы с тобой в один сольемся сплав,

Мы обменяемся с тобою, мститель черный:

Мне в сердце бронзу дай, влей в медь мой дух упорный!

Он близок — день: с валов твоя раздастся речь.

В зарядном ящике уже лежит картечь.

Гремя по мостовой за восьмерной упряжкой,

Меж радостной толпы, ты повлечешься тяжко

Среди разрушенных домишек бедноты —

Занять почетный пост, где высятся форты,

Где, саблю сжав, Париж встречает натиск вражий.

Там непреклонно стой на неусыпной страже!

И так как я всегда, насколько было сил,

Прощал, и снисходил, и кротостью лечил;

И между буйных толп, — бродя ль в изгнанье сиро,

На форум ли придя, — я сеял зерна мира

Под вечный спор людской, средь гула и тревог;

И цель великую, что дал нам кроткий бог,

Я всем указывал, смеясь или печалясь;

И мне, мечтателю, кто ведал скорбь, казались

Единство — библией, евангельем — любовь, —

Ты, страшный тезка мой, лей беспощадно кровь!

Ведь перед ликом зла любовь должна стать злобой:

Не может светлый дух склониться пред утробой,

Не может Франция стать варварству рабой;

Величье родины — вот идеал святой!

Теперь он стал, наш долг, столь ясным и великим —

Быть непреклонными пред ураганом диким

И охранить Париж — и всю Европу с ним —

Своею твердостью и мужеством своим!

Ведь если Пруссия избегнет должной кары,

На все прекрасное падут ее удары:

На братство, равенство, надежду и прогресс;

Кто Францию громит, тот гонит свет с небес

И тигру отдает народ на растерзанье!

И надо возвести, во тьме заслышав ржанье

Аттилиных коней, несущих смерть и плен,

Вокруг души — кольцо несокрушимых стен!

Так Рим, чтоб мир спасти, стоящий под ударом,

Быть должен божеством, Париж — титаном ярым!

Вот почему, строфой лазурной рождены

И лирой встречены, орудия должны

Направить на врага зияющие глотки;

Вот почему поэт, задумчивый и кроткий,

Творить зловещее из блеска принужден;

Пред злобой королей, лакеев бездны, он,

Желая мир спасти от наступленья ада,

Узнал, что не мечтать сейчас, а драться надо,

Сказал: борись, рази, разбей, громи, гори! —

И создал молнию из трепета зари!

ФОРТЫ

Как свора верных псов, наш город сторожат

Могучие форты: ведь мог же гнусный гад

Порою доползать до самых стен Парижа!

Хитер опасный враг; его орда все ближе.

Их девятнадцать здесь, на кручах, на холмах;

Тревожно ждут они, врагу внушая страх,

И, чтоб не удались коварные затеи,

Всю ночь вытягивая бронзовые шеи,

Бессонно стерегут людей, объятых сном,

И в легких бронзовых клокочет смертный гром.

По временам холмы внезапно в тьму густую

Бросают молнии — одну, потом другую.

И снова ночь, — но вот почуяли они

Угрозу в тишине, в покое — западни.

Напрасно кружит враг, — он лишь теряет время;

Они же — бдительны и сдержат вражье племя

Орудий, рыщущих вдали, сквозь плотный мрак.

Париж — могильный склеп, темница, бивуак,

Средь мира темного безмерно одинокий,

Стоит, как часовой, покуда сон глубокий

Его не свалит с ног. Покой объемлет всех —

Мужчин, детей и жен. Стихают плач и смех,

Стихают площади, мосты, колеса, топот

И сотни сотен крыш, откуда сонный шепот

Исходит — голоса надежды, что твердит

О вере, голода, который говорит

О смерти. Смолкло все. О, сны! О, души спящих!

Тишь, забытье… Но их не усыпить, грозящих.

И вот внезапно ты очнулся… Страх и дрожь…

Прислушался едва дыша — и узнаешь

Густой, глубокий гул, как будто стонут горы;

Селенья вздрогнули, внимает мрачный город,

И вот на первый гром ответствует второй —

Безжалостный в своей угрюмости, глухой,

И новые во тьме раскаты возникают,

И громы тяжкие друг друга окликают.

Форты! В густых зыбях полночной темноты

Отчетливы для них зловещие черты:

Они заметили орудий очертанья,

Заметили в лесу, чье мертвое молчанье

Нарушил птиц ночных встревоженный полет,

Передвижение чужих полков и рот,

Огни в кустарниках — как волчьи злые очи…

Вы славно лаете, форты, во мраке ночи!

20 ноября 1870

ФРАНЦИИ

Кто за тебя? Никто! Все в сговоре! Гладстон

Спасибо говорит твоим убийцам. Он

Не одинок — есть Грант и Банкрофт есть, которым

Привычно поносить, клеймить тебя позором.

Один — трибун, другой — солдат; а там — судья,

Там — поп: на севере, на юге; и твоя

Кровь растекается, и, на кресте распятой,

Тебе плюют в лицо. Но в чем ты виновата

Перед народами? Рыдавшим в мире зла,

Слова Надежды ты всем нациям несла:

То — Мир и Радость. Ты взывала благородно:

«Цвети, Америка! Будь, Греция, свободной!

Италия! Ей вновь великой стать пора.

Я этого хочу». Ты отдала, щедра,

Той — золото, той — кровь; для всех была ты светом,

Прав человеческих защитницею; в этом

Ты видела свой долг пред каждою страной,

Как с водопоя бык бредет к себе домой,

Так люди собрались под кровлею одною,

Тобою слитые, великой их сестрою,

Твоей заботою, твоей борьбой за них.

Ах, знак их низости — неблагодарность их!

Да что там! Слышен смех — довольна их орава,

Что горе у тебя, что на ущербе слава

И ты, обнажена, под молотом невзгод

И кровью залита, взошла на эшафот.

Французов им не жаль — сынов, которым надо

Краснеть за мать свою. У палачей досада,

Что ты не умерла, что быть тебе живой.

Склонила в темноте ты лик лучистый свой.

Ночной орел твою расклевывает печень

И, побежденную, тебя прикончит, встречен

Восторгом королей — убийц с больших дорог, —