Том 10. Следопыт. Перст Божий - [110]

— Слушайте и смотрите, но помните, что ни одним жестом, ни криком, вы не должны выдать своего присутствия! — сказал ему на ухо Лукас Мендес.

— Не беспокойтесь, — ответил дон Торрибио так же тихо.

Он заглянул в окошечко. Перед ним был будуар небольших размеров, меблированный очень богато и с большим вкусом, в стиле помпадур. Донья Санта сидела на низком кресле перед шифоньеркой, на которой лежало вышивание. Она была в домашнем костюме из гладкого шелка, перехваченном золотым поясом. По ее бледности и покрасневшим глазам видно было, что она плакала; но на лице ее выражалась непреклонная воля и решительность; брови ее были сдвинуты под влиянием упорной думы; глаза вспыхивали, когда она поднимала их на своего собеседника, губы складывались в горькую усмешку. Она нервно мяла своими тонкими пальцами батистовый носовой платок, смоченный ее слезами.

Дон Мануэль де Линарес, опекун доньи Санты, быстро вышагивал по будуару, останавливаясь иногда перед молодой девушкой, чтобы сказать ей что-то резкое; видно было, что он сдерживал себя от сильного гнева, готового разразиться каждую минуту.

В тот момент когда дон Торрибио приложился к окошечку, дон Мануэль говорил:

— Я не желаю больше терять драгоценное время на споры с вами, нинья[63]. Вы знаете, что через час я уезжаю, а потому требую от вас окончательного ответа.

— Разве я вас задерживаю? — сухо ответила она. — Насколько мне известно, я тут ни при чем! Вы можете выехать из этого дома, когда вам угодно; о, если бы и я могла сделать тоже!

— Да, — сказал он насмешливо, — я знаю ваши непокорные чувства, но к несчастью для вас, что бы вы ни предприняли, вам не удается выйти из-под моей власти.

— Точно также, как и вам не удается заставить меня подчиниться вашим требованиям! — сказала она ледяным тоном. — Эта власть, которой вы желаете воспользоваться, я не знаю вследствие каких гнусных мотивов…

— Сеньорита! — вскричал он, топнув ногой в ярости.

— Что же! Вы сами приказали мне быть откровенной с вами, сеньор. Я повинуюсь вам, чем же вы недовольны?

— Хорошо! Продолжайте, но выражайтесь короче, пожалуйста!

— Эта власть, говорю я, приходит к концу. Через семь месяцев я буду совершеннолетняя, следовательно, свободна в своих действиях; через семь месяцев вы получите от меня тот ответ, которого требуете сегодня.

— Берегитесь, сеньорита, — сказал дон Мануэль сквозь зубы, — я могу вас принудить к послушанию.

— В таком случае помните: я вольна уйти из жизни, раз уж не могу покинуть этот замок!

— О! однако вы чересчур смелы! — вскричал он в бешенстве.

Но, тотчас же овладев собой и пройдясь несколько раз по будуару, опять остановился около доньи Санты.

— Слушайте, нинья, — сказал он, стараясь смягчить голос, — поговорим серьезно. Что вы имеете против дона Бенито де Касоналя? — Он молод, красив, богат, принадлежит к одной из лучших фамилий Соноры! Что вам не нравится в нем?

— Ничто; мне решительно все равно: я даже не пробовала присматриваться к нему. Он молод — совершенно верно; красив ли он, я не знаю; богат ли он — мне-то какое дело? — разве я сама не богата? А что касается его рода, то полагаю, и я не ниже его по происхождению.

— Да, вы правы, ваши положения одинаковы; к тому, же он любит вас, почему же вы сопротивляетесь?

— Просто потому, что я его не люблю и никогда не буду любить, сеньор!

— Так вот она — ваша откровенность!

— Конечно; могу я быть еще более откровенной?

— Да, если хотите.

— Я вас не понимаю, сеньор.

— Вы отказываетесь выйти замуж за Бенито де Касоналя не потому что вы его не любите, а потому, что любите другого.

— Может быть, сеньор! Но мои сердечные дела касаются только меня; никто, даже вы, не имеете права требовать от меня чтобы я раскрыла свое сердце.

— О! Я уже заметил, что творится в этом сердце, — сказал он с горечью, — и если только этот жалкий авантюрист, в которого вы так глупо влюбились, попадется когда-либо в мои руки, то мы посчитаемся с ним.

— Сеньор, вы забываете, что сами дважды обязаны жизнью тому человеку, которого вы так галантно называете авантюристом. Забываете, что этот человек не побоится ваших угроз и оскорблений; а главное — забываете, что этот человек отсутствует, значить не может защищаться от ваших оскорблений; расточать же их передо мной, женщиной, не благородно.

— А вы защищаете его!

— Я? Сохрани меня Бог от этого! Он не нуждается ни в чьей защите, за него говорят дела его. Поверьте мне, сеньор, вместо того, чтобы желать увидеться с ним, вы напротив, должны благодарить судьбу, что его здесь нет. Не советую вам разыскивать его, так как в тот день, когда вы столкнетесь с ним, он сам потребует от вас отчета. Но довольно об этом: я слишком страдаю, слушая вас. Если в вас есть что-либо человеческое, хотя бы капля жалости в вашем сердце, то избавьте меня от этой пытки. Мои чувства вам теперь известны; что же касается того ответа, который вы продолжаете требовать от меня, то вот он: «Я скорее умру, чем выйду замуж за человека, с которым вы намереваетесь соединить меня, помимо моего желания».

— Тогда это война! — сказал он сквозь зубы.

— Война! — грустно повторила она. — Я не боюсь ее, хотя и не желаю; что такое я? Увы! Бедное дитя без силы и без защиты. Вы можете раздавить меня, я в ваших руках; но никогда добровольно я не подчинюсь вам.