Том 10. Река и жизнь - [3]

Что временно, а что, быть может, приобретается тут, в бурьянах, на глазах у лежащего наблюдателя? Эти вопросы были поставлены Фабром. И на многие сам же он дал ответы, подтверждая доводы поразительно тонкими экспериментами. И он не просто описывал опыт, он глубоко обобщал все, что заметил. Вот образец его размышлений.

«Стоит ли действительно тратить время, которого у нас так мало, на собирание фактов, имеющих небольшое значение и очень спорную полезность? Не детская ли это забава — желание как можно подробнее изучить повадки насекомого? Есть слишком много куда более серьезных занятий, и они так настойчиво требуют наших сил, что не остается досуга для подобных забав. Так заставляет нас говорить суровый опыт зрелых лет. Такой вывод сделал бы и я, заканчивая мои исследования, если бы не видел, что эти вопросы проливают свет на самые высокие вопросы, какие только нам приходится возбуждать. Что такое жизнь? Поймем ли мы когда-нибудь источник ее происхождения? Сумеем ли в капле слизи вызвать те смутные трепетания, которые предшествуют зарождению жизни? Что такое человеческий разум? Чем он отличается от разума животных? Что такое инстинкт? Сводятся ли эти две способности к общему фактору или они несовместимы?.. Эти вопросы тревожат всякий развитый ум».

Звучит это так, как будто сказано только что, а не сто лет назад.

Фабр хорошо понял связи снующих под ногами козявок со всею сложностью жизни.

Самоучка-ученый сознавал и практическую необходимость изучать насекомых потому, что видел в них главного конкурента людей в борьбе за пищу. «Странное дело! Человек не может помешать маленькому червячку попробовать вишни раньше их владельца…» Многое теперь сделано, чтобы помешать этому червячку. Но по-прежнему не с крупными животными делит человек зеленую пищу. Четверть всего урожая, несмотря на могущество химии, человек отдает червякам и козявкам. Надо ли говорить, как важны знания, которые одним из первых стал добывать крестьянский сын из Прованса.

Фабр жил в одно время с великими естествоиспытателями. В его бедном доме гостил Пастер, открывший мир еще более мелких существ. К Фабру он заглянул за советом и поразил его незнанием слишком простых (для Фабра) явлений из жизни насекомых.

С Чарльзом Дарвином у Фабра была переписка. Забором на своем Пустыре Фабр отгорожен был от назойливых обывателей, но он чутко слушал происходящее в мире науки, и, конечно, волновавшая всех теория об изменчивости мира была им изучена. Он не признал ее. В лице Фабра Дарвин получил критика проницательного и убежденного. Сегодня, когда все устоялось, такое противоборство выглядит странным. Однако следует помнить: эволюционное учение не сразу, не тотчас завоевало умы. Многие из ученых спорили с Дарвином и не приняли теории. (Среди них был и Пастер.)

Фабр возражал англичанину, опираясь на опыт своих наблюдений, и его заблуждение было вполне «законным» — мир насекомых с инстинктами миллионнолетней давности меньше всего возбуждал мысли об изменчивости живого. Полемика не мешала, однако, двум людям питать друг к другу глубокие симпатии. Дарвин называл Фабра «несравненным наблюдателем» и «гениальным экспериментатором».

Он писал: «Не думаю, чтобы в Европе нашелся кто-нибудь, кого ваши работы интересуют больше, чем меня». Фабр, в свою очередь, глубоко уважал Дарвина за «поразительную преданность науке».

А уж кто лучше Фабра знал цену преданности?

Сам он избранному делу не изменил, несмотря на все превратности судьбы. Постоянная бедность, мужицкое происхождение, закрывавшее ему двери на университетскую кафедру, наконец, изгнание с должности в провинциальном лицее. (Придирок за вольнодумство, за панибратство на курсах с красильщиками, колбасниками и суконщиками, за «порочащие учителя лежания в бурьянах» накопилось уже немало. Терпение церкви и богатых ханжей переполнила лекция об устройстве цветка.

«Пыльца, тычинки, оплодотворение… И это девушкам… Вон!») Богобоязненные владелицы дома тоже сказали: «съезжайте, и поскорее».

Больная жена, пятеро детей… Оскорбленный, без надежды найти работу и кров, он уехал из Авиньона и поселился на окраине соседнего Оранжа. И сразу же зонтик его и старая шляпа стали маячить на пустырях, где стрекотали кузнечики и жужжали шмели, — изгнанник преданно вел свою борозду.

На хлеб зарабатывать он садится за письменный стол. (Крошечный стол, на нем помещались только листок бумаги и склянка с чернилами. Стол уцелел и хранится в музее Фабра…) Издатель, прочитавший принесенное сочинение, сказал слова, какие издатели говорят крайне редко. «Все, что написано будет вашим пером, я немедленно напечатаю». За несколько лет Фабр написал целую библиотеку для взрослых и юношества (при жизни вышло сто одиннадцать его книг). Просматривая их названия, мы отнесли бы автора к весьма почтенному ныне цеху популяризаторов науки.

Химия, математика, агрономия, физика, хозяйствование, астрономия, ботаника, история, зоология. И обо всем написано с блеском. Книги переводились на многие языки (в Ясной Поляне в библиотеке Толстого хранится «Арифметика» Фабра), и кое-что издается во Франции и поныне.