Том 1. Уездное - [186]
Стукнули в дверь: мать-казначея. Шаги крепкие, мужичьи. На манаенских повела бровями:
«Пронюхали пирог мужичишки, влезли. Хоть бы какой Час ей покою дали!»
– Катеринушка, уж ты бы еще нам висанту – уж день такой. Сделай милость, вот в горке ключи от погреба.
Ну, либо сейчас, пока в погреб ходит, либо – все прахом…
Встал Сикидин, лоб нагнул: бык брухучий. Руками об стол оперся, правая – тряпкой замотана.
– Батюшка мой, это что же у тебя рука-то? Дай, я тебе чистенькой завяжу, а то еще болеть прикинется…
Поднял руку Сикидин. На игуменью – на руку – запнулся…
А тут как раз и Онисим покончил. От висанту красный, и еще белей волосы ребяче-стариковские. Крякнул, утерся – и поклон поясной:
– Ну, матушка, на угощеньи спасибо. Уж вот как – по сих пор! А уж пирог – ну…
Игуменья свечкой так и затеплилась. Господи, то-то нынче день хорош! А Сикидин – столб столбом, на языке – грузило свинцовое. Да как зубами скрипнет – и в дверь пулей.
– Да чего же вы, погодите! Уж вот она – Катерина, ключами гремит…
Куда там годить: по лестнице прогромыхали. По теплым плитам под липами шлепают…
В логу у телеги честили Онисима-старика:
– Ах ты, дурак полоротый! Ах, орясина! «Спаси-ибо, матушка!» Как уговорено было, а? Кабы молчал, глядишь, все бы… «Спаси-ибо, матушка!»
– А вы, коли меня умней, вы бы давиша об деле с ней говорили. А вы – что? А-а, то-то и оно-то!
На телеге Сикидин горился:
– И как нам теперь нашим, манаенским, сказать? Конешно, были обстоятельства вразрез наших ожиданий. А только срамота, ей-Богу. Уж надо какое-нибудь этакое сказуемое придумать, а то разве про это выговорить: «Спаси-ибо, матушка!»
А сам кнутовищем по лошади, по лошади, чисто не лошадь это, а дед Онисим.
Ну, ничего: еще семь верст ехать. Авось и придумают сказуемое.
1918
Все>*
В среду 7 февраля, на углу Литейного и Шпалерной, инженер Хортик разделился надвое.
В среду 7 февраля на Литейном – так, должно быть, секунду или две – трамвай звонил в немой, никому не слышный звонок, автомобили катились на немых шинах, люди шли в немых сапогах. Секунду или две все немое, как ночью в лесу, и так остро слышно – хрясь! – хворост под чьей-то лапой; и еще раз – хрясь!
Тотчас же из ночного леса на Литейном – радостный мальчишеский крик: «Стреляют!» – и Литейный, вместе с Хортиком и радостным мальчишкой, зазвенел, помчался, затопал к Шпалерной.
Там, на углу Литейного и Шпалерной, лежал на снегу человек – как-то ненастояще, плоско: стриженая черная голова – с выеденным седым пятачком на темени – и пальто, пустое, приплюснутое к снегу.
Сквозь литейную толпу пронырнул радостный конопатый мальчишка и весело крикнул Хортику (именно ему, – Хортику это было ясно):
– Воряга! Карманник! Товарищи красноармейцы сейчас расстреляли!
Откуда-то дровни, на дровнях четыре красноармейца с винтовками на веревочках через плечо. Соскочили, подняли стриженого с седым пятачком – «Ну-у!.. раз! Так!» – плюхнули на дровни. Стриженая голова брякнула о грядушку. И тот из четырех, который стоял у грядушки, отскочил в сторону, стал отряхивать полы шинели.
– Ха! Голова-то! Голова раскупорилась! Чисто из бутылки! – ощерился конопатый мальчишка перед Хортиком.
Хортик взглянул: от удара о грядушку кровяная пробка выскочила, и на снег лилось из головы красное вино.
Сердце екнуло, оторвалось от ветки – и вниз, вниз – медленным, спелым осенним листом вниз, туда, где вокруг дровней стояли четверо с ружьями на веревочках и конопатый мальчишка, и с вытянутыми шеями литейные люди, и с вытянутой шеей Хортик.
Инженер Хортик разделился надвое и сверху – ясно увидел все это там внизу и там внизу – себя, свое чужое бритое, медально-петербургское лицо. И понял – нет, не то; почувствовал телом, что он, верхний Хортик, – это все вытянувшиеся люди там, внизу, и он – этот радующийся, конопатый мальчишка, и он – этот стриженый с раскупорившейся головой. И на него – там, внизу – четверо накинули рогожку, сели как на бычью тушу и заскрипели по снегу.
А когда они завернули за угол, и весь клубок литейных людей вместе с нижним Хортиком вздохнул разом – все стало обычно-литейным, и Хортик теперь был один – всегдашний Хортик. И как все – он радостно, молча кричал: «Не я! не меня! Меня не увезли. Я – вот – иду, вот! вот!»
Шагал по Литейному крепко, ново, металлически. Крепко прикладывал к талому снегу свою печать – елочку новых калош. Обеими руками забирал себе синее по-весен-нёму небо, солнечные морковки сосулек, афишу «Прощальный бал броневиков», тонкие в белых чулках ножки барышни впереди.
«Не меня… А я иду… Я не умру. Невероятно, чтобы я, потому что я – синее небо, афиши, сосульки… И потому, что сегодня ночью…»
Сердце опять екнуло, но уже по-другому; теперь оно было – весенний упругий лист, и впереди – май, бесконечное лето… И нацелившись, Хортик упруго, мягко взлетел от земли, обогнал, летя, каких-то угрюмых людей, ухватился за поручень и на густо обвешанной трамвайной подножке помчался к сегодняшней ночи, к маю, к бесконечному лету…
<1922>
Чудеса
О святом грехе Зеницы-девы>*
Жены и девы да не презирают естества своего, мучения, ибо дверь отверста для всех, она же и дверь во спасение. Так и Зеница-дева, мучительному греху свое тело предавши, тем душу спасла есть.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«…Которые мальчики очень умные – тем книжки дарят. Мальчик Вовочка был очень умный – и подарили ему книжку: про марсиан.Лег Вовочка спать – куда там спать: ушки – горят, щечки – горят. Марсиане-то ведь, оказывается, давным-давно знаки подают нам на землю, а мы-то! Всякой ерундой занимаемся: историей Иловайского. Нет, так больше нельзя…».
В своем историческом романе «Бич Божий» Евгений Замятин ярко, увлекательно описывает приключения юного Атиллы (V век), будущего легендарного предводителя гуннов и великого завоевателя, прозванного Бичем Божиим. Уже в детские годы, как Вы узнаете из книги, проявился его крутой нрав, несокрушимая воля и призвание властвовать.Мальчишкой оказавшись в Риме в качестве заложника, он вырвется из унизительного плена с твердых решением когда-нибудь вернуться сюда, но уже не одному, а с бесчисленным войском.
В настоящую книгу замечательного русского писателя Е.Замятина вошла повесть «Островитяне».После появления в печати ранних повестей Замятина о нем громко заговорила критика, ставя его имя в один ряд с Буниным, Пришвиным, Куприным. Реалистические образы ранних повестей Замятина поднимаются до символизма, до обобщений, за которыми ощущается вечное противоборство добра и зла.В своих произведениях, которые стали ярчайшим художественным документом времени, Замятин стремился к «настоящей правде», которая, по Достоевскому, «всегда неправдоподобна».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Утро. Кабинет одного из петербургских адвокатов. Хозяин что-то пишет за письменным столом. В передней раздается звонок, и через несколько минут в дверях кабинета появляется, приглаживая рукою сильно напомаженные волосы, еще довольно молодой человек с русой бородкой клином, в длиннополом сюртуке и сапогах бурками…».
Алексей Алексеевич Луговой (настоящая фамилия Тихонов; 1853–1914) — русский прозаик, драматург, поэт.Повесть «Девичье поле», 1909 г.
«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»М. Е. Салтыков-Щедрин.
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
Во второй том Собрания сочинений Е.И. Замятина включены все прозаические произведения писателя, созданные им на родине и за рубежом после 1921 года, в том числе знаменитая антиутопия «Мы». Исторический роман «Бич Божий» впервые печатается с учетом авторских исправлений в рукописи. Впервые в России публикуются биографические очерки «Роберт Майер» и «А.П. Чехов», выходившие в Германии в 1921 г.http://ruslit.traumlibrary.net.
В настоящий том Собрания сочинений Е. И. Замятина включены его киносценарии, произведения о театре и кино, публицистические и литературно-критические статьи. Многие работы публикуются впервые.http://ruslit.traumlibrary.net.
В настоящий том вошли произведения в жанре литературного портрета и воспоминаний, которые главным образом составили посмертный сборник Замятина «Лица». Впервые в наиболее полном объеме представлены работы писателя для театра «Огни св. Доминика», «Общество Почетных Звонарей», «Блоха» и другие. Ряд произведений публикуется в России впервые.http://ruslit.traumlibrary.net.