Том 1 - [5]

Мысль Троепольского о сатире, как «смешении» жанров, отражает и отношения художника с действительностью, с обществом, и своеобразие его таланта, его жизненного опыта, и особенности его мироощущения, личной философии.

Не считаясь ни с какими правилами, в книгах Троепольского ищут выхода его публицистический темперамент, искренность, лирика, поэтическое чувство красоты, здравый ум земледельца, неуклонное стремление к правде, давнее и органическое знание деревенского труда и быта.

За «смешением» жанров открывается и присущее писателю понимание человеческого мира: «Сама жизнь — смешение: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого»[21].

Потому-то и надо «писать обо всем»: «Если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным»[22].

Такое широкое понимание жизни сатирический взгляд не вмещал; необходимо было эпическое повествование (роман «Чернозем», 1961), да и жанр «записок» таил в себе еще много неиспользованных возможностей.

Рассказом «Экзамен на здравый смысл» (1961) Троепольский завершил — в главном — мучившую его тему псевдонауки и псевдоученых. Беспощаднее сатира его, кажется, уже не будет — чувство справедливости утолено. В голосе рассказчика можно расслышать новые интонации, в них больше мягкой доброжелательности, доверительности, мудрого всеразумения. Позднее, в повести «Белый Бим Черное ухо», они зазвучат с поразительной силой, трогая наши сердца, укрепляя в них доброту и милосердие.

В «Экзамене на здравый смысл» бывалый человек, ученый-агроном, пересказывает свой «сатирический сон». Там, во сне, великий экзаменатор — Здравый смысл — развенчивает мнимых мужей науки, уличая их в невежестве и схоластике. Есть что-то трогательное в таком сюжетном повороте: не так ли в детских снах и грезах карают сильного обидчика?

Троепольский никогда не путал здравого смысла с умеренностью и аккуратностью, с послушанием и корыстным расчетом. Не случайно экзамен на здравый смысл выдерживает Мария Петровна Сарова, женщина «честнейшей души»[23], гонимая при жизни за несоответствие своих научных поисков требованиям начальства. «Это была женщина-герой!»[24] — восклицает рассказчик. Героизм выстаивающего здравого смысла — вовсе не парадокс. Здравый смысл исходит из народного опыта и пользы, из осмысленного, последовательно-нравственного отношения ко всему на свете. Иногда голос здравого смысла не слышен, но рано или поздно он пробивается, иногда, как у Троепольского, метким народным словом, иронической усмешкой, побеждающим праздничным смехом.

«Жизнь идет, — любит повторять писатель, то с радостью и надеждой, то с печалью и болью. — Жизнь идет. Она стучится в сердце каждого. Иное сердце отзовется, а иное останется глухим. Но все равно жизнь идет»[25].

Идет — и ничего тут не поделаешь, не остановишь, не иссушишь, не повернешь вспять. И, кажется, все дороже, ближе и понятнее писателю неудержимое движение жизни, ее правда и красота, ее врачующая сила, отторгающая все искусственное и чужеродное.

Идет жизнь — значит, шумят благодатные дожди, дышит чернозем, торжествует здравый смысл природы и человека.

Однажды Троепольский сказал, что хороший прозаик должен быть поэтом. Вероятно, он имел в виду, что писатель должен видеть и понимать красоту живого мира. Сам Троепольский никогда не коллекционировал с профессиональным тщанием поэтические наблюдения. Он смотрел на мир глазами агронома, охотника, сельского жителя, глазами «человека жизненной практики», без предвзятости и умысла. Словно от далеких предшественников, русских писателей прошлого века, ему передалось драгоценное качество — отсутствие профессионализма. Именно оно восхищало западных читателей и знатоков[26]. Известны слова Мериме, обращенные к Тургеневу: «Ваша поэзия ищет прежде всего правду, а красота потом является сама собой»[27]. «Правдой надо жить, как растение живет солнцем»[28], — писал Троепольский, и это было главным, остальное возникло как продолжение.

Были «Записки агронома», придет черед «запискам» хозяина Бима, а «тетради охотника» образовали повесть «В камышах» (1963). Тут не однообразие формы, тут стремление к достоверности, к естественности, тут нежелание или даже невозможность отделить повествователя от материала, превратить его в стороннего наблюдателя. У авторов «записок» и «тетрадей» разные имена, но по сути это все один и тот же наш собеседник, поживший, повидавший виды, внимательный и добрый человек. Годы не проходят даром, этот голос станет мягче, печальнее, тревожнее, но пока Тихон Иванович Перегудов ведет свою лодочку сквозь камыши, и душа его покойна и счастлива, и радостен его рассказ о красоте Тихой Ольхи, о друзьях-охотниках, людях такой близкой и понятной крестьянской судьбы.

Речка Тихая Ольха, озера, протоки, «необозримые пространства камышей»[29] для Перегудова не просто место очередной охоты; здесь бороздили воду долбленки отца, дедов и прадедов, здесь заветная часть родины, всей жизни, запасник красоты и воли, край нетронутой, не испорченной человеком природы.