Том 1 - [3]

Писатель вместе с ними избавлялся от этого заблуждения. Заслуженно счастливой, по-хозяйски отлаженной, полнокровной жизни своих дорогих друзей-колхозников он и расчищал по мере своих сил дорогу.

В. Овечкину казалось, что Троепольский иногда бьет «не по очень крупным мишеням»[8], обрушиваясь «всей силой своей сатирической издевки» на «рядового колхозника, как будто он-то и есть главный виновник всех наших неполадок». Но рассказы Троепольского вели читателя к иному выводу, и сам же Овечкин писал об этом: «Гришки Хваты и Никишки Болтушки водятся в изобилии там, где в колхозах заправляют делами прохоры семнадцатые. А прохоры семнадцатые, в свою очередь, процветают там, где районами руководят… и т. д.»[9].

Впрочем, в такую социологическую схему сатира Троепольского вмещается плохо. Судя по всему, писатель и не стремился к «стрельбе» по возрастающе «крупным мишеням». Величина, важность «мишени» не определялись для него чином отрицательного персонажа.

Троепольский представил читателю реальных людей деревни в живой пестроте характеров, нравов, причуд, выставив наперед тех, кто мешал общему, народному делу, искажал его или вовсе от него отбился и потерял себя. Иные из этих типов несли в себе существенные приметы сформировавшего их времени; этим-то они и были крупны.

Прошло много лет. Достоинства и слабости сатирических книг Троепольского теперь виднее. Никишка Болтушок как объект критики, конечно, не посолиднел, да и Прохор семнадцатый — не велик монарх, подумаешь, — «король жестянщиков, принц телячий». Но тогда почему и сегодня вслушиваешься в их бойкие, складные речи, следишь за самоваровской карьерой, за сокровенными тайнами его руководящей души с веселым чувством узнавания и освобождения?

Почему угрюмые деятели из несуразного «Межоблкормлошбюро» Карлюк и Подсушка вкупе с твердокаменным столпом науки Чернохаровым, не вызывая никаких особенных современных аналогий, дают выход нашему сарказму и удовлетворенному «поделом вам!»?

Да и некий Переметов, начальник на все времена, из повести «В камышах» вдруг насмешит нас своей профессиональной утомленной значительностью.

Казалось бы, сколько всего дурного миновало и доброго произошло. И «сатирическая издевка» вроде бы уже не к месту, устарела, раз былое изжито и оставлено позади. Но, может быть, именно теперь в этих книгах заметнее, кроме их очевидной, неоспоримой исторической достоверности, какая-то по-новому привлекательная, заразительная нравственная сила?

Это сила торжествующего здравого смысла, открытого и ясного взгляда на мир, сила празднично-насмешливого отношения ко всему показному, формальному, чиновному в жизни, — к этим небескорыстным играм взрослых людей, к их словесному треску.

Не грешно обмануть Самоварова, одурачить его, строить ему козни, подсунуть на подпись «манифест» к верноподданным колхозникам, не грешно, а воистину справедливо смеяться над ним и так устранять от власти.

Не грешно бывалому колхознику, прицепщику Терентию Петровичу бродить пьяненьким по деревне и обличать едким словечком односельчан, живущих не по правде, не грешно ему ломать комедию на важном районном совещании, чтоб показать глупость написанной для него шпаргалки и тем самым опровергнуть такое понимание демократии.

Не грешно писателю так изобразить всезнающего, всеведающего Переметова в камышах, на охоте, в лодочке с надписью «Только вперед», чтоб ясно вдруг стало, как пошл, мал и нелеп этот человек посреди приволья и красоты природы, под прекрасным, редчайшим «перламутровым облаком», которого ему уже не дано заметить.

«Ученый человек не должен смеяться, — изрек однажды Болтушок. — За что мы вам и деньги платим»[10]. И был по-своему прав, потому что самоваровы, недошлепкины, переметовы — люди большой серьезности.

Неизменно мрачны карлюки я чернохаровы и прочие их единоверцы. Своей пугающей серьезностью они укрепляют свое положение и престиж.

Сатира Троепольского — это всегдашняя, прямая или скрытая, насмешка над такой кромешной серьезностью, над мнимыми величинами, над агрессивным невежеством, над бездельем, над казуистикой бюрократического словаря.

Это смех побеждающий или уже победивший, закрепляющий и подтверждающий наше расставание с иными явлениями и фигурами прошлого.

Следуя традициям народной смеховой культуры, писатель чутко уловил несбыточность, абсурдность всех претензий комедиантов серьезности на «незыблемость и вечность» «в перспективе все сменяющего и обновляющегося времени»[11] (М. Бахтин). Раз за разом эти особы попадают у Троепольского впросак, упоенно занимаются ерундой, говорят пустое, тащат и подличают, — внутренняя их несущественность обнажена. У них даже лица — при важной мине — бесформенны иль безобразны. По народному обычаю писатель наградил своих противников занятной внешностью. Галерея заседающих могучих затылков в «Кандидате наук» поражает нас прямо-таки физически запечатленной корыстью, бездарностью, злобой.

Но на наших глазах — по мере движения жизни — все эти фигуры мало-помалу опадают в размерах, теряют форму, как надувные игрушки. Воздух их оставляет с веселым свистом. На мгновение в нас пробуждается жалость, но трагедии никакой нет: пора освобождать чужие места, постояльцам время съезжать.