Том 1. Стихотворения и поэмы - [26]

Серьезное отношение Гомолицкого к разговору в предконкурсной стихотворной игре выразилось и в том, что он единственный выступил под своим именем, не скрываясь под псевдонимом. Но последовавший за ним заключительный акт вернул этот поэтический турнир к шутливо-комическому тону, проигнорировав попытку молодого поэта ввести объявленное мероприятие в более широкий историко-общественный контекст. Второе выступление Н.Э., использовавшего маску беспомощного графомана, свело все волнения к одному – есть ли шансы на победу на конкурсе у «задиры»-сатирика, «чья не хочет плакать лира»¹⁶⁹.

Оказалось, что на конкурс поступило неожиданно большое количество стихотворений – общим числом 320 (или даже 332). 10 мая жюри отобрало 10 лучших из них. Вопреки первоначальным планам, было решено совместить финальный вечер конкурса с празднованием Дня Русской Культуры. Оглашая это решение, председатель Союза писателей и журналистов А.М. Хирьяков подчеркивал роль эмиграции – и поэзии эмиграции – в сохранении русской культуры и чистоты русского языка. Впервые праздник, ставивший своей целью пропаганду культурного прошлого, менял фокус, обращаясь к текущей поэтической культуре¹⁷⁰. Статью Хирьякова с ее серьезным, не-игровым разговором можно было бы счесть завуалированным откликом на пафос стихотворения Гомолицкого «И. Бугульминскому». С этим плохо, однако, согласовывались планы организаторов включить исполнение произведений победителей конкурса в концертное отделение, в котором предусматривались номера «декламации, пения, русских танцев и оркестра балалаечников»¹⁷¹.

Согласно результатам голосования публики, суду которой было представлено 10 отобранных жюри и прочитанных артистами с эстрады стихотворений, первой премии удостоилось стихотворение «Задачи» И.Ф. Кулиша (преподавателя Ровенской гимназии), второй – «S.O.S.» Палтиеля Каценельсона (Вильно), третьей – «Причастник» (из поэмы «Обиход») Петра Прозорова (Варшава), сотрудника За Свободу! Дальнейшие места распределилсь так: Георгий Пронин (Луцк), «Мой тост»; И. Лопухин (Белиславицы), «Портреты»; С. Нальянч (Варшава), «Ностальгия»; Влад. Бранд (Пинск), «Ночь. На станции заброшенной...»; Палтиель Каценельсон, «Осенний мотив»; С. Нальянч, «Здесь майский закат...»; Наталия Максимова (Вильно), «Сегодня злые рябины...» (за которое было подано наименьшее – 15 – число голосов). В голосовании приняло участие 232 присутствовавших (из коих 222 бюллетеней были признаны действительными)¹⁷².

Нет сомнений, что Гомолицкий на конкурс свои стихотворения послал, как, скорее всего, сделали и другие участники объединения «Четки», его товарищи. Но ни один из них в отобранную жюри «десятку» не попал. Удар был тем сильнее, что, согласно условиям конкурса, стихи посылались не под девизами, а под собственным именем автора, а Гомолицкий был единственным, кто в предконкурсном «турнире» выступил с «поднятым забралом».

Сразу вслед за обнародованием результатов конкурса с резкой его критикой выступил львовский Русский Голос. Указав на большое значение самого по себе факта выявления впечатляющих молодых поэтических сил среди русского населения страны, обозреватель газеты, однако, отметил отсутствие четких критериев и ясных принципов у организаторов и признал, что надежды на то, что конкурс послужит стимулом для молодежи, не оправдались. Жюри «не объяснило, какого рода стихотворения были присланы и почему приходилось выбирать то или иное произведение, и какого рода произведения были желательны, чисто лирического, задушевного характера или на гражданские мотивы». Но уж совсем неправильным являлось решение поручить выбор трех лучших стихотворений публике, собравшейся на концерт. «Почти все модные ныне конкурсы, где решающая роль предоставляется случайной, неподготовленной публике, бывают неудачны. И по ним можно судить исключительно о вкусах той или иной случайно собравшейся публики, но ничуть не о художественной ценности произведения»¹⁷³.

А вскоре со статьей по поводу варшавского конкурса выступил в Русском Голосе и сам Гомолицкий. Продолжая тему, намеченную в его стихотворном выступлении в предконкурсном турнире – долг литературы перед страждущей родиной, – она ставила вопрос о «всей той Руси, которая теперь заявила о своем существовании, презирая политические границы и признав только границы просыпающегося национального самосознания». В связи с этим он обращался и к вопросу о праздновании Дня Русской культуры во всех разбросанных по земному шару центрах, находя истинный смысл его не столько в почитании «бесспорно великих имен» классиков, сколько в выявлении нового поколения «наследников». Указав на «пропасть» между своим и предыдущими поколениями, автор заявлял, что «только теперь начинается что-то, что нам кажется действительностью, потому что это еще наше тягучее, но зато вполне правдоподобное “сейчас”», объясняя появление этого «что-то» кристаллизацией национального самосознания¹⁷⁴.

Здесь Гомолицкий подходил – впервые в своих публичных выступлениях – к противопоставлению «эмигрантской» и «советской» литературы. Это было продолжением разговоров с Сергеем Рафальским, который, кстати, недавно (в декабре 1928 года) покинул Острог и направился в Париж