Том 1. Стихотворения и поэмы, 1899–1926 - [8]

Нас палящая жажда сдружила,

В нас различное чувство слилось:

Ты кого-то другого любила,

И к другой мое сердце рвалось.

Запрокинулись головы наши,

Опьянились мы огненным сном,

Расплескали мы древние чаши,

Налитые священным вином.

1905

Париж

«Мы заблудились в этом свете…»

Мы заблудились в этом свете.

Мы в подземельях темных. Мы

Один к другому, точно дети,

Прижались робко в безднах тьмы.

По мертвым рекам всплески весел;

Орфей родную тень зовет.

И кто-то нас друг к другу бросил,

И кто-то снова оторвет…

Бессильна скорбь. Беззвучны крики.

Рука горит еще в руке.

И влажный камень вдалеке

Лепечет имя Эвридики.

Весна 1905

Париж

Зеркало

Я – глаз, лишенный век. Я брошено на землю,

Чтоб этот мир дробить и отражать…

И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,

Но не могу в себе их задержать.

И часто в сумерках, когда дымятся трубы

Над синим городом, а в воздухе гроза, –

В меня глядят бессонные глаза

И черною тоской запекшиеся губы.

И комната во мне. И капает вода.

И тени движутся, отходят, вырастая.

И тикают часы, и капает вода,

Один вопрос другим всегда перебивая.

И чувство смутное шевелится на дне.

В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки..

И я молю его: «Останься, будь во мне, –

Не прерывай рождающейся муки»…

И вновь приходит день с обычной суетой,

И бледное лицо лежит на дне – глубоко…

Но время, наконец, застынет надо мной,

И тусклою плевой мое затянет око!

Лето 1905

Париж

«Мир закутан плотно…»

Мир закутан плотно

В сизый саван свой –

В тонкие полотна

Влаги дождевой.

В тайниках сознанья

Травки проросли.

Сладко пить дыханье

Дождевой земли.

С грустью принимаю

Тягу древних змей:

Медленную Майю

Торопливых дней.

Затерявшись где-то,

Робко верим мы

В непрозрачность света

И прозрачность тьмы.

Лето 1905

Париж

«Небо в тонких узорах…»

Небо в тонких узорах

Хочет день превозмочь,

А в душе и в озерах

Опрокинулась ночь.

Что-то хочется крикнуть

В эту черную пасть,

Робким сердцем приникнуть,

Чутким ухом припасть.

И идешь и не дышишь…

Холодеют поля.

Нет, послушай… Ты слышишь?

Это дышит земля.

Я к траве припадаю.

Быть твоим навсегда…

«Знаю… знаю… всё знаю», –

Шепчет вода.

Ночь темна и беззвездна.

Кто-то плачет во сне,

Опрокинута бездна

На водах и во мне…

Лето 1905

Париж

«Эта светлая аллея…»

Эта светлая аллея

В старом парке – по горе,

Где проходит тень Орфея

Молчаливо на заре.

Весь прозрачный – утром рано,

В белом пламени тумана

Он проходит, не помяв

Влажных стеблей белых трав.

Час таинственных наитий.

Он уходит в глубь аллей,

Точно струн, касаясь нитей

Серебристых тополей.

Кто-то вздрогнул в этом мире.

Щебет птиц. Далекий ключ.

Как струна на чьей-то лире

Зазвенел по ветке луч.

Всё распалось. Мы приидем

Снова в мир, чтоб видеть сны.

И становится невидим

Бог рассветной тишины.

Лето 1905

Париж

«В зеленых сумерках, дрожа и вырастая…»

В зеленых сумерках, дрожа и вырастая,

Восторг таинственный припал к родной земле,

И прежние слова уносятся во мгле,

Как черных ласточек испуганная стая.

И арки черные, и бледные огни

Уходят по реке в лучистую безбрежность.

В душе моей растет такая нежность!..

Как медленно текут расплавленные дни…

И в первый раз к земле я припадаю,

И сердце мертвое, мне данное судьбой,

Из рук твоих смиренно принимаю,

Как птичку серую, согретую тобой.

1905

Париж

Второе письмо

И были дни, как муть опала,

И был один, как аметист.

Река несла свои зеркала,

Дрожал в лазури бледный лист.

Хрустальный день пылал так ярко,

И мы ушли в затишье парка,

Где было сыро на земле,

Где пел фонтан в зеленой мгле,

Где трепетали поминутно

Струи и полосы лучей,

И было в глубине аллей

И величаво и уютно.

Синела даль. Текла река.

Душа, как воды, глубока.

И наших ног касалась влажно

Густая, цепкая трава;

В душе и медленно, и важно

Вставали редкие слова.

И полдня вещее молчанье

Таило жгучую печаль

Невыразимого страданья.

И, смутным оком глядя вдаль,

Ты говорила:

«Смерть сурово

Придет, как синяя гроза.

Приблизит грустные глаза

И тихо спросит: „Ты готова?“

Что я отвечу в этот день?

Среди живых я только тень.

Какая темная обида

Меня из бездны извлекла?

Я здесь брожу как тень Аида,

Я не страдала, не жила…

Мне надо снова воплотиться

И крови жертвенной напиться,

Чтобы понять язык людей.

Печален сон души моей.

Она безрадостна, как Лета…

Кто здесь поставит ей межи?

Я родилась из чьей-то лжи,

Как Калибан из лжи поэта.

Мне не мила земная твердь…

Кто не жил, тех не примет смерть».

Как этот день теперь далёко

С его бескрылою тоской!

Он был как белый свет востока

Пред наступающей зарей.

Он был как вещий сон незрящей,

Себя не знающей, скорбящей,

Непробудившейся души.

И тайны в утренней тиши

Свершались:

«Некий встал с востока

В хитоне бледно-золотом,

И чашу с пурпурным вином

Он поднял в небо одиноко.

Земли пустые страшны очи.

Он встретил их и ослепил,

Он в мире чью-то кровь пролил

И затопил ей бездну ночи».

И, трепеща, необычайны,

Горе мы подняли сердца

И причастились страшной Тайны

В лучах пылавшего лица.

И долу, в мир вела дорога –

Исчезнуть, слиться и сгореть.

Земная смерть есть радость Бога:

Он сходит в мир, чтоб умереть.

И мы, как боги, мы, как дети,

Должны пройти по всей земле,

Должны запутаться во мгле,

Должны ослепнуть в ярком свете,

Терять друг друга на пути,

Страдать, искать и вновь найти…

1904–1905

Париж

В мастерской

Ясный вечер, зимний и холодный,

За высоким матовым стеклом.