Том 1. Стихотворения, 1908–1917 - [76]

Толстозадому эсеру?..»

«Как сказать, голубчик Тит?

У эсеров аппетит

Самый зверский. Их повадка –

Сладко петь насчет „порядка“.

С ними шли всегда мы врозь.

Видно сразу их насквозь, –

Им подай такой „порядок“,

Чтобы волк был сыт и гладок,

А покорная овца

Покорялась без конца.

Лишь одно ей обеспечить,

Зря ее чтоб не калечить,

Стричь иль резать – по нужде,

А не так – в слепой вражде:

Съел – одну, испортил – сотню,

Нагрешил – ив подворотню!

Дай ей жить иль душу вон,

Но чтоб был на все закон!»

«Так. Закон. Оно сподручно

Драть не оптом, так поштучно.

Тож, сказать, не дураки.

Ну, а как меньшевики?»

XI

«Меньшевик – иное дело,

Он орудует умело:

Ловкий плут и стрекулист,

Но – марксист! Социалист!

Хоть он Маркса так толкует,

Так его раскритикует,

Так ему. урежет рост, –

Остается только хвост;

Суть, душа вся исчезает,

А наружу вылезает

Лишь ободранный скелет.

Дескать, так – чрез сотню лет

Или две, а то и боле,

Можно речь вести о воле,

О земле и всем ином.

Маркс, великий эконом,

Доказал-де очень ясно,

Что напрасно и опасно

Нам заскакивать вперед:

Все придет, мол, в свой черед!

Богачи пусть богатеют,

А рабочие – потеют,

Чахнут, падают и мрут.

Капиталу нужен труд,

Скорбь, нужда, болезни, муки,

Продающиеся руки.

Но что этот, мол, разбой

Прекратится сам собой.

Дескать, час такой настанет,

Люд рабочий весь воспрянет,

Всю механику поймет,

И… без бою все возьмет,

Получай-ка плод готовый:

Вот тебе порядок новый!

Соскребай последний струп!

Старый строй – холодный труп:

Жил и помер в полном чине

По естественной причине!

Отжил свой законный срок.

Ну, какой отсель урок?»

XII

«Шутишь, Маша, ты, наверно! –

Отвечал я так, примерно. –

Ждать, чтоб этот капитал,

Как пельмени, нас глотал

До своей до самой смерти, –

Пусть его глотают черти!

Это что ж? На новый лад

Речь попов про рай и ад,

Песня та ж выходит снова:

Ждать пришествия Христова!

Будет с нас, пожалуй, ждать.

Можно проще рассуждать, –

И задержка, мыслю, в малом! –

Можно с этим Капиталом

Дело круче повернуть:

В бок ножом его пырнуть!

Чай, побольше будет прока,

Коль подохнет он до срока!

Пусть поплачет кто по нем,

Мы-то как зато вздохнем!»

Долго Маша хохотала,

За живот себя хватала.

Все смеялись вместе с ней:

   «Верно, Тит! Чего ясней!»

   «В бок ножом, и вся недолга!»

   «Вот она, родная Волга!»

Кто-то даже так вскипел, –

«Стеньку Разина» запел!

XIII

Дали тут мне книг три пуда.

Маша…

        «Дрянь она! Паскуда! –

Рявкнул Пров на всю избу. –

Вот уж я ее сгребу!

Попадись она мне здеся!»

И, поклона не отвеся,

Взором злым окинув всех,

Пров Кузьмич под общий смех,

Обложивши всех забор но,

Из избы ушел проворно:

«Ладно, дуй вас всех горой!

Вам покажут новый строй!»

Миновав родную хату,

Пров зашел к отцу Ипату:

«Ну, готовься-ка, отец,

Скоро нам с тобой конец.

Мил не будет свет нам белый…»

Поп глядел, как очумелый;

«Что стряслося, говори?»

«То! Под боком бунтари!

Тит приехал из столицы,

Прет, добро бы небылицы, –

Небылицы – ерунда! –

Нет, все правда, вот беда:

Говорит, подлец, такое…

Дня нельзя провесть в покое:

Жди несчастья каждый час.

Вот он, бабушкин-то квас!

Вздулся, пенится и бродит.

Ох, отец, беда приходит,

Настоящая беда:

Не спасешься никуда!

Слушай, батя, по порядку».

Поп, воззрившись на «лампадку»

(Не с елеем, а с винцом),

Слушал с горестным лицом,

Сокрушался, ужасался

И к «лампадке» прикасался.

Пров Кузьмич не отставал:

Доливал и выпивал.

Горевали долго оба.

Овладела батей злоба,

Стал косичкой поп трясти:

«Знамо, надо донести!»

XIV

Похороны

У буржуев шумный пир, –

   Ну и пир.

Всех повесить, кто за мир! –

   Кто за мир?

Поднялся веселый крик, –

   Ну и крик:

Умер, умер большевик! –

   Большевик?

Со святыми упокой! –

   Упокой?

Шевелит мертвец рукой! –

   Ох, рукой!

Большевик открыл глаза! –

   Ой, глаза!

Неужель опять гроза? –

   Да, гроза!

Барские слезы

(Побывальщина)

   Как во славном было городе, во Питере,

Как на славной было улице Суворовской,

Против дому ли того да против Смольного

Как стояла там персона благородная,

Благородная Персона да дородная.

Как прегорько та персона убивалася,

Убивалась, говорила таковы слова:

«Ах, и было ж мною попито-поедено,

На пуховых на перинах да полежано!

Ох, житье мое ты барское, привольное,

Навсегда, мое житье, ты миновалося.

Все богачества мои да все владения,

Нажитые, родовые все и женины,

По рукам пойдут мужицким, по мозолистым,

Беднотою неумытого поделятся.

Ох ты, горюшко мое, ты, горе горькое,

И с чего ты, злое горе, приключилося,

Лиходеем на меня каким ты наслано?

Уж вы, белые палаты, зданье Смольное,

Будь ты, Смольное, навеки трижды проклято!

Чтоб ты в землю без остатку провалилося!

Что пригрело ты смутьяна неуемного,

Главаря всей чернокостной буйной сволочи,

Батраков ли всех лихого обольстителя,

Всей ли жизни моей барской погубителя,

Верховода ли Совета окаянного,

Что Рабочего Совета да Солдатского!

Как пойду я помолюся всем святителям:

Милюкову – Сладкопевцу Дарданельскому,

Церетели и Авксентьеву – угодничкам,

Пред иконою святою, пред Калединской,

Пред Корниловской иконой чудотворною

Я зажгу по две свечи, свечи пудовые:

«Вы, отцы мои, святители-угоднички,

Уж вы сжальтеся над нашей барской участью,

Отведите от нас беды величайшие:

Одолела голытьба нас бесталанная!»

Помолюся – будет чудо – глас услышится:

«Все пойдет по-стародавнему, попрежнему: